Когда он поднял голову из-за крупа, то увидел, что баркас исчез, а часть моря, где он стоял — замёрзла. Он ничего не мог понять, кто он и где он. В голове звенело, и память возвращалась медленно. Но это возвращение было неотвратимо. Можно надеяться, думал Ухов, что когда пройдёт контузия, то вспомнится всё.
Лёд играл гранями кристаллов, в точности повторяя форму волн.
Ухов ступил на него, вспоминая Волгу и своё детство, крик дядьки, утонувшего в ледоход. Всё вокруг потрескивало, шуршало — это лёд начал таять на жарком солнце.
Баркаса не было, не было никого.
«Интересно, где они?» — подумал Ухов. — «То ли динамитная сила стёрла их в пыль, то ли они в своём прошлом. Одно ясно — Революция на месте, и Красная Армия тоже при ней».
Он вернулся с неверного льда и сел на песок. Табак кончился.
Он ещё раз обшарил карманы. Табак в этом мире остался только на стене таможни, в строках, щедро усыпанными ятями и ерами — «Допускаются беспошлинно начатые: пачка нюхательнаго и картуз курительнаго табаку, а сигар — не более одной сотни на каждое лицо».
И в этот момент на дюне появился, блестя очками, красный герой Рахмонов. Ржали в отдалении кони его отряда, звенела сбруя.
— Эй, как тебя, где они?
— Взорвались, — ответил специальный человек Ухов. — Все взорвались. И этот, с таможни, — как его… Фамилия как у художника…
— А, Васнецов. Васнецова жалко, хороший был человек, хоть и офицер. А ты тот самый, кого нам прислал товарищ Ибрагимбеков? Тебя как зовут, я забыл?
Человек в выгоревшей гимнастёрке почесал за ухом и сказал:
— А зовут меня Ухов Фёдор Иванович. Вот так, товарищ Рахмонов.
И, чтобы два раза не вставать — автор ценит, когда ему указывают на ошибки и опечатки.
Извините, если кого обидел.
27 октября 2017
Перегон (День автомобилиста. Последнее воскресенье октября) (2017-10-29)
Выехали рано, ещё до звезды, но едва рассвело, «японка» уткнулась в противоподкатный брус огромной фуры. Чужой дизельный выхлоп, сизый и сладкий, мешался с утренним туманом.
— А знаешь, я-то раньше бомбил у аэропорта. Страшное дело — челноки там с одной стороны, братва с другой. Я как-то ехал с порта и вижу — мытари наши обедают: поляна на капоте накрыта, водочка там, курочка. Но мы со свистом прошли, те и глазом не моргнули — с других соберут. А вот некоторые поездом ехали, так вместо мешков с песком закладывали китайскими пуховиками двери и стены. На рынке как-то из пуховика жакан вытрясли.
— И что?
— Ну, уценили пуховик, пришлось уценить — ведь с дыркой. Я сейчас как сон это вспоминаю, десять лет этих проклятых.
Володя уставился в грязный брус-швеллер грузовика прямо перед глазами. На нём едва читались буквы какой-то весёлой надписи, но всю её уже невозможно было понять.
— А потом я возил одного туза, — сказал Рудаков. — На «мерине» возил, на лаковом таком обмылке. Повёз как-то в аэропорт. Начальник отгрузился в самолёт и улетел в те страны, где, по слухам, гораздо лучше жить, а я, по старой памяти, решил поправить бюджет. Подсадил к себе какого-то дохлого мужчинку и гоню по широкому и почти что гладкому нашему шоссе к Соцгороду. Откуда ни возьмись, подрезает меня форсированная «девятка» и прижимает к обочине. Не желая портить дорогую машину, прижался и вижу — вылезли четверо, подошли. Протяжно так произносят:
— Значит, так: колёса от машинки — к нам в багажник.
Ну, я, обливаясь слезами, начинаю снимать колёса со своей машины, а пассажир мой, хрен недоделанный, сидит не шелохнувшись. Наконец, последнее колесо сняли и загрузили в чужой багажник. В этот момент невзрачный пассажир вылезает и произносит также нараспев:
— Значит, так, ребята: а вот теперь мне уже некогда… Колёса — обратно, а колёса с «девятки» — к нам в багажник.
При этих словах этот дохлый хрен вынул из складок тела такой агрегат, что непонятно даже, откуда там пули вылетают. Эти четверо только молча переглянулись и взялись за ключи. Я сижу — ни жив ни мёртв.
Доехали, я ментам смотрящим всё рассказал — мне-то зачем чужая резина, да ещё такая. Вместе вернулись — ну, тех архаровцев след простыл, какой-то инженер на другой «девятке» кукует. Раздели его добры молодцы. Отдали мы ему колёса да и поехали в разные стороны.
— А долго ты на «мерине» ездил-то?
— Да нет, Бог миловал. Как стрелять стали, я сразу и свалил. Видел на Речке кладбище? Там они и стоят, ребята, — пассажиры да водилы. Белым по чёрному, мрамор да гранит, в полный рост — в спортивных трениках, кроссовках, с ключами от таких же «меринов» на пальцах. Ну его, это дело. Как пулять начнут, не спросят, кто тут на окладе, а кто хозяин. Да и правильно сделал — хозяин-то мой там, во втором ряду.