Номер был заперт, но голос оператора был слышен рядом — он говорил по телефону с Москвой из кабинета дежурной.
Никандров отчётливо слышал каждое слово:
— Сделали с ним крупные планы: речь с трибуны … Что? Да и пересъемку со знаменем на броневике полностью. Сделали всё, что было возможно с ним, ибо в последнее время он жутко запил и вид его кошмарен, последнюю съемку на броневике еле-еле дотянули.
Скажу больше, Сергей Николаевич, он бродит ежедневно к прокурору с требованием, чтобы ему уплатили денежки с момента фотопробной съемки, то есть с декабря прошлого года. Свой костюм ни под каким видом не сдаёт — говорит, что он — вождь, и костюм принадлежит ему. Устроил истерику. Говорит, что из-за нашего халатному к нему отношения Россия потеряет своего вождя — в его лице, и что ему придется тоже уйти в Мавзолей. Для того чтобы этого не случилось, он просит вызвать к нему сына из Москвы телеграммой следующего содержания: «Твой отец погиб, выезжай».
«Что за чёрт, — пронеслось в голове у Никандрова. — Не ходил я ни к какому прокурору. Зачем он выдумывает? Денег я действительно просил, и просил выслать их сыну. При чём тут Мавзолей? Глупости какие».
Он растерянно отошёл от двери и стал спускаться по лестнице.
Девушка, поднимавшаяся снизу, увидев его расстроенное лицо, поддержала его за локоть. Никандров опёрся на неё, и в этот момент сверху выкатился хозяин киноаппарата и обмахнул их ненавидящим взглядом, как веником.
Фильм был сдан и принят на ура.
Правда, из него вырезали километр плёнки — ходили слухи, что некоторые сцены не понравились новому вождю. Новый вождь сказал, что либерализм старого сейчас не ко времени.
Впрочем, Никандрову об этом не докладывали, он читал только газеты.
Впрочем, бритый поэт топал и ругался в «Известиях», но Никандров на него не обижался.
Никандров больше не вернулся в мастерские, он снялся в кино ещё раз, а потом просто сидел в мастерских.
Самолёты летали всё лучше — они ревели моторами на реке, а те, что не умели плавать, взлетали чуть дальше, на Ходынке.
Сидеть у окна московской комнаты Никандров не любил. Окно выходило в крохотный дворик, и его угнетало главное в этом пейзаже — неизменность.
Тут время остановилось в своём несовершенстве — в кривизне забора, облупленности стен и ржавом листе на крыше.
А вот в Филях, где мастерские давно превратились в авиационный завод, время летело вперёд, к идеальному будущему.
Действие рычага не зависело от трезвости рабочего. Взрывная сила бензина в цилиндрах машины была сильнее, чем бессознательное чувство масс.
Машины исправляли историю.
Чужие-свои дети, впрочем, радовали его.
Сын встал на ноги, внуки росли, как тыквы на грядке.
Он их видел как-то зимой, зайдя в гости, от них шёл пар.
Пальто, почти не ношенное, висело в шкафу.
Его не забыли, и он сыграл себя несколько раз — в Малом театре.
Там, в ложе сидела жена-вдова, и она, кажется, обмерла, глядя на сцену, но ей кто-то, сидевший рядом, всё разъяснил.
Но и роль у него была без слов, хотя появление на сцене было встречено овацией.
Потом Никандров уехал в Ростов.
Работать стало совсем тяжело — машины изменились, а у Никандрова болели суставы, и поутру он с трудом мог разогнуть спину.
Кажется, он поторопился, пообещав когда-то, что нынешнее поколение будет жить при коммунизме.
Прошло несколько тягучих, как карамель, лет, и вот началась война. Немцы подошли к городу, и Ленина вывезли в эвакуацию.
Понятное дело, при немцах ему было бы несдобровать.
В эвакуации на Алтае время остановилось.
Пальто, которому не было сносу, было обменяно на муку и сахар.
Ему платили пенсию, но он всё равно пристроился к мастерской в два станка.
Он решил заняться записками, но благоразумие возобладало, и Никандров сунул их в печку.
Когда в сорок третьем они вернулись в освобождённый Ростов, отставной механик умирал от цирроза печени.
Город был разрушен почти до основания, но ему выделили комнату.
Никандров уже не вставал, и всё мешалось в его голове. Он вспомнил давнюю зиму и гостя в чёрном пальто.
«Наверное, он думал, что я пойду по России продолжать Революцию, — подумал Никандров. — Так часто думают о добром царе. Он пойдёт по Руси в лаптях и исправит всё, что неправильно сделали министры. Это всё либеральная сказка, точно так. Только машины тут что-то исправят».
— Сейчас не любят говорить «Россия», — сказал он в пустоту.
Но надо что-то сказать напоследок, важное слово. Наверное — «Революция».