Студенты жили в старом лагере Муравейного братства.
В деревянных корпусах было холодно, и они разводили костер на заросшей травой поляне, рядом с неработающей котельной. Пили неумело, и больше спорили о математике, как о политике, и о политике, как о математике. Споры были яростными. Красные блики огня били по лицам, как пощечины.
Саша старался не вмешиваться в эти беседы, но всё равно он был свидетелем. И с некоторой опаской он предполагал, что к нему как-нибудь потом, когда снова выпадет снег, может подойти на бульваре Иван Ильич и спросить, кто и что говорил у костра. И Саша уже конструировал ответ: было темно, не помню, я ведь их мало знаю, да откуда голос различить, знаю, в каком институте учусь, если что, конечно.
Но никакого Ивана Ильича не было.
Только тогда его заприметил другой студент, высокий и худой.
Когда они оказались в одной борозде на поле, он вдруг, будто делясь хлебом, сообщил, что его дед был коммунистом.
— Ну и как? — осторожно спросил Саша.
— Они были смелые люди. И главным был Ленин. Не кивай головой, ты не знаешь Ленина. Ты знаешь экзаменационные билеты и наверняка читал глупую книжку Благого. Настоящего Ленина ты сейчас не найдешь. Он в спецхране Толстовки, его выдают только тем, кто пишет лживые диссертации. Продажные диссертации. Сначала всегда совершается подвиг, а потом его продают. Его продают раз и два, три раза его продают — и так, пока он не кончится. И когда память о нем обесценится, пора совершать подвиг снова.
Саша осторожно промолчал, а его однокурсник продолжил.
— Я тебя вычислил сразу. Когда ты слышишь знакомые цитаты, у тебя шире раскрываются глаза. Тебя выдает мимика. Ты можешь меня подозревать, и это — правильно. Я сам боюсь провокаторов. Часто это мешает, но я вижу своих, тех, кто пошли бы с коммунистами. Знаешь, что коммунисты построили этот канал? — Юноша махнул рукой в сторону поля и дороги у леса. — Заключённые, коммунисты. Те, кого послали в исправительные общины. Тут все берега в их могилах. Здесь сгинул мой дед, а брат его — где-то на Севере. Их будто бы и не было, но мы, мы двое — знаем, что они были.
Потому что память не покупается и не продается, она есть, и мы ее носители.
И больше в тот день они не разговаривали.
Потом Сашу поставили на сортировочную машину, и пути их с худым внуком коммуниста разошлись. Тот перевёлся на другой факультет, никаких точек соприкосновения не осталось.
Тогда ещё на границе началась война, и туда послали контингент Непротивления Злу Насилием. Кузя погиб, наверное, одним из первых — его грузовик наехал на мину, и тут же двадцать человек превратились в прах и пепел.
Саша узнал об этом с опозданием, когда из общежития переехал домой.
Мать уже болела, её пожирала отвратительная болезнь с клешнями, и Саша получил диплом на третий день после похорон. Он начал пить на поминках, пил он теперь умело, но так, что не заметил, как пролетели две недели. Друзья разъехались, а с девушкой он расстался ещё на практике. Вернее, он просто вернулся раньше и услышал стоны ещё в прихожей.
Мать, давно не встававшая, стонала давно, но сейчас стонали не в её комнате. Он пошел на звук, и некоторое время осматривал поле битвы, заглянул в лицо близкого друга, как в окуляр микроскопа, принюхался, а потом молча вышел.
Когда он вернулся, их уже не было. Не было и её вещей — исчезла даже зубная щетка.
Еще стоя в дверях, с помощью небольшого усилия воли, Саша забыл обоих. Просто забыл, не было ни горечи, ни обиды — что-то вроде потери монетки.
Молодой подпольщик был прав — память удивительный ресурс, его можно отложить, сбросить как акции буржуазных трестов, отдать в рост и получить прибыль. Память была фальшивым купоном.
Он устроился в скромную лабораторию, но это не было бедой — по стране веял ветер перемен.
Можно было ехать куда хочешь, и Саша рассматривал свое пребывание среди допотопной техники, помнившей если не Толстого, то Черткова, временным, как бы ненастоящим.
Он слетал в Канаду на два месяца по обмену. Комиссия из старых толстовцев вынула ему душу на собеседованиях, будто понимая, что он примеривается к чужой жизни.
Сашу брали в два места, и он выбрал научный центр на берегу Великих озер. В городке обнаружилась огромная колония толстовцев, обосновавшаяся там ещё в девятнадцатом веке. Он побродил среди низкорослых домов, поглазел на людей с русскими фамилиями и дал согласие американскому университету — условия там были похуже, но о великом старце на краю мексиканской пустыни ничего не напоминало.