Дело началось.
Пока не опомнились жительницы города, нужно было прорваться к серому куполу Клонария и захватить клонаторы-синтезаторы. Тогда в землянках инёвских лесов, из лесной влаги и опилок, человечьих соплей и чистого воздуха соткутся тысячи новых борцов за мужицкое дело.
С гиканьем и свистом помчались по улицам самые бесстрашные, рубя растерявшихся жительниц женского города и отвлекая, тем самым, удар на себя.
Но женское племя уже опомнилось, заговорили пулемёты, завизжали под пулями коровы, сбрасывая седоков.
Минуты решали всё ― и мужчины, спрыгнув с саней, стали огнём прикрывать тех, кто рвался ко входу в Клонарий.
Вот последний рубеж, вот он вход, вот Женский батальон смерти уж уничтожил первых смельчаков, но на охранниц навалилась вторая волна нападавших, смяла их, и завизжали женщины под лыжами снегоходов. Огромные кованые ворота распахнулись, увешанные виноградными гроздьями мужицких тел.
Погнали наши городских.
Побежали по парадной лестнице, уворачиваясь от бабских пуль, в антикварной пыли от битой золочёной штукатурки.
Топорами рубили шланги, выдирали с мясом кабели ― разберутся потом, наладят в срок, докумекают, приладят.
Время дорого ― сейчас каждая секунда на счету.
К Клонарию стягивались регулярные правительственные войска, уже пали выставленные часовые, уже запели в воздухе пули, защёлкали по мраморным лестницам, уже покатились арбузами отбитые головы статуй.
― Карл Иваныч, ― скорей, ― торопил Ваниного отца сосед, но сам вдруг осел, забулькал кровавыми пузырями, затих. Попятнала его грудь смертельная помада.
― Не дрейфь, ребята, ― крикнул Карл Иванович, ― о сынке моём позаботьтесь, да о жене кареглазой! А я вас прикрою!
И спрыгнул с саней, держа ствол наперевес.
Застучал его пулемёт, повалились снопами чёрные мундиры, смешались девичьи косы правительственной гвардии с талым мартовским снегом и алой кровью.
И гордо звучала песня про голубой платок, что подарила пулемётчику, прощаясь, любимая. Но вдруг раздался взрыв, и затих голос. Повис без сил малыш Ваня на руках старших товарищей, видя из разгоняющихся саней, как удаляется безжизненное тело отца-героя.
Поредевший караван тянулся к Инёвской долине в сгущающихся сумерках.
Подъехал к ваниным саням сам Василий Кожин, умерил прыть своей коровы, сказал слово:
― А маме твоей, Александру Евгеньевичу, так и скажем: за правое дело муж её погиб, за наше, за мужицкое! Вечная ему память, а нам ― слава. И частичка его крови на нашем знамени. Вынесем под ним всё, проложим широкую и ясную дорогу крепкими мужскими грудями. А бабы-то попомнят этот женский день.
Малышу хотелось заплакать, уткнуться в колени маме. Там, в этих мускулистых коленях была сила и крепость настоящей мужской семьи. Как встретит мама Шура их из похода? Как заголосит, забьётся в плаче, комкая подол старенькой ситцевой юбки… Или просто осядет молча, зажав свой чёрный ус в зубах, прикусив его в бессильной скорби?
Но плакать он не мог ― он же был мужчина. И десять клонаторов-синтезаторов, что продавливали пластиковые днища саней, чьи бока светились в закатных сумерках ― это было мужское дело. Ваня, оглядываясь, смотрел на своих товарищей и их добычу.
Для них это были не странные приборы, не бездушный металл.
Это были тысячи и тысячи новых солдат революции.
И, чтобы два раза не вставать — автор ценит, когда ему указывают на ошибки и опечатки.
Извините, если кого обидел.
01 февраля 2020
История про пространство за кухонной плитой (2020-02-08)
Есть мысль о том, что настоящие чудеса могут случиться только в старом замке или большом (быть может, заброшенном) доме. Современные городские квартиры к чудесам мало приспособлены. Как
Как замуровать мёртвую жену (вместе с котом) в коридоре хрущёвки? Это совершенно невозможно.
Да и в панельном доме невозможно сделать тайную комнату с мёртвыми женщинами, развешенными на крюках, а Синему Бороде будут постоянно стучать по батарее, только начни он упромысливать новую жену.
Но в миллионах квартир есть, правда, одно сакральное место — пространство между кухонной плитой и стенкой. Территория необычайного, область неожиданного, что-то вроде чёрной дыры.
Щель между плитой и окружающим миром меня пугает и завораживает.
Еда падает в эту щель, и совершенно непонятно, что с ней произойдёт. Она превращается в странную субстанцию, не мумию, а нежить.
Тут переход между мирами. Я не удивлюсь, что там, в каждой квартире за плитой есть червоточина в другую галактику.