— Клево, не правда ли? — спрашивает он, когда мы садимся и кладем руки на теплую покоробленную деревянную поверхность стола. — Мало кто знает об этом заведении, но я прихожу сюда, когда у меня есть деньги. А потом спускаю их на пиццу и большие молочные коктейли.
— Это хорошо, Денежный Мешок, — отвечаю я. — Потому что я вдруг страшно проголодалась.
Пока мы ждем нашу пиццу, с грибами, оливками и базиликом, рука Флинта подбирается к моей.
— Знаешь, Ло, ты должна предупредить меня, когда в следующий раз соберешься побродить по Гдетотаму одна. Здесь небезопасно.
Я убираю руку со стола в карман куртки, нащупываю статуэтку-бабочку, тру пальцами, а лошадь-подвеска горит на груди. Моя подозрительность вспыхивает с новой силой. Не могу сказать, то ли он заботится обо мне, то ли предупреждает.
Я вновь думаю о запятнанной кровью записке: «Теперь ты знаешь, к чему приводит любопытство. Будь осторожна, а не то закончишь, как эта кошка».
— Я в порядке, Флинт, — сухо отвечаю я. — И смогу позаботиться о себе.
— Я просто говорю о том, что здесь довольно много темных личностей. Мне-то что, люди меня знают. У меня пропуск.
Тут меня осеняет: люди знают Флинта, а Флинт вроде бы знает всех, по крайней месте, здесь.
— Ты знаешь человека, которого зовут Птица? — наобум выпаливаю я.
— Гм-м-м, — Флинт утыкает палец в подбородок, изображая задумчивость. — Вроде бы нет. Я знаю Ворона, он потрясающе рисует граффити, я тебе как-нибудь покажу, и безумную женщину, которая называет себя Ящерицей. Разумеется, ящерицы — это рептилии, хотя вполне возможно, что у них был общий предок с нашими пернатыми друзьями, какой-нибудь динозавр, — он проговаривает это быстро, на одном дыхании. Потом замолкает, набирает полную грудь воздуха. — А почему ты спрашиваешь?
— Да так, — отвечаю я и добавляю, когда он вскидывает брови. — Это связано с Сапфир. Человек, который ее знал.
На мгновение на его лице отражается боль.
— Послушай, Ло, пообещай мне, что будешь осторожна. — Он раскидывает руки и наклоняется ко мне. — Я говорю так только потому, что тревожусь за тебя, понимаешь? — Последние слова выплескиваются потоком.
У меня перехватывает горло. Я не знаю, что сказать.
Слава богу, именно в этот момент официант несет нам пиццу.
— Что ты выяснила о Сапфир? — спрашивает Флинт нормальным голосом, как только тот отходит, поставив между нами пиццу — с пылу с жару. Затем хватает кусок и тут же начинает жевать, не отрывая от меня глаз.
— Ну… — Я колеблюсь. — Девушки отдали мне ее косметичку. Но сказали мало чего.
— Я тебя предупреждал.
— Они меня не отшили, ничего такого. Я думаю, они действительно практически ничего не знали о ее жизни вне клуба.
Флинт уже тянется ко второму куску. Наши руки сталкиваются над блюдом, и он смеется. Убирает руку, предоставляя мне возможность взять кусок.
— И это все? — напирает он. — Больше ты ничего не узнала?
— Я еще говорила с управляющим… но речь шла только о работе. Ты знаешь. — Я перекладываю кусок пиццы на свою тарелку, жду, пока он остынет. Не хочу рассказывать ему о моей встрече с Гордоном. Точно не знаю почему. Может, не хочу, чтобы Флинт знал, как мне понравилось проведенное с Гордоном время.
— Я подумала, — продолжаю я, вскинув глаза на Флинта и сосредоточившись на сырной ниточке, которая приклеилась к его нижней губе, — раз уж ты тут знаешь все и всех… может, ты мне поможешь? Задашь нужные вопросы. Ты знаешь, у кого надо спрашивать, а я — нет. — Я поднимаю немного остывший кусок пиццы и трижды откусываю по чуть-чуть.
Он несколько секунд барабанит по столу, вытирая салфеткой соус и, сжимая ее в комок, берет третий кусок пиццы и отхватывает половину. Никогда не видела человека, которого так долго не покидал волчий голод.
— Это не мое дело, — наконец говорит он. — И не твое тоже. Мне не хочется говорить тебе об этом, но здесь постоянно умирают люди.
Я закрываю глаза, открываю вновь. Хватаюсь обеими руками за стол, унимая злость.
— Я знаю, что этим ее не вернешь. Я даже не знала ее. Понимаешь? Я совершенно ее не знала. Но… но это правильно. Мне нужно это сделать. Для нее, да. Но, по большей части, для себя.
Я наблюдаю за ним, затаив дыхание, считаю до шести.
— И, — мягко добавляю я, — пожалуй, мне нужен здесь человек, которому… не все равно. Когда вопрос ставится ребром.
— Я об этом подумаю, — отвечает он, медленно поднимает на меня глаза и тут же смещает взгляд на два оставшихся куска пиццы, поблескивающие жиром на серебристой сковороде. — Будешь их есть?
* * *
Часом позже, в три утра, я дома и не могу спать.
Я разглядываю свое лицо в зеркале моей спальни и слышу, как Гордон вновь произносит это слово: красавица. Мой палец движется по шраму над левой бровью. Он появился у меня после того, как я упала в ручей у подножия холма неподалеку от нашего дома в Миннесоте (Орен назвал его Жопным ручьем, как только мы его обнаружили). Мы искали центы. Их поиски, разумеется, выглядели как состязание. Орен все превращал в состязание. Он заметил один у самой кромки воды, многозначительно посмотрел на меня, крикнул: «Бежим!» Я бежала слишком быстро, так мне хотелось хотя бы раз добраться до цента первой, зацепилась за ветку и головой полетела в Жопный ручей.
В памяти осталась только бегущая ледяная вода, от которой у меня разом перехватило дыхание, и уверенность, что я сейчас умру… а потом я почувствовала руки Орена, вытаскивающие меня на берег. Он первым заметил, что льется кровь. Я ничего не чувствовала, пока он не коснулся моей головы и не показал мне окровавленную руку.
После этого, всякий раз, когда я злилась на него, он изгибал бровь и говорил: «Разве ты не помнишь, что я спас тебе жизнь?»
Я смотрю на себя так долго, что мои глаза начинают сходиться к носу и во лбу возникает третий гигантский серо-зеленый глаз циклопа. Я несколько раз моргаю. Теперь глаза вновь смотрят прямо, а циклопьего глаза больше нет.
Я вытаскиваю косметичку Сапфир из холщовой сумки и ставлю на прикроватный столик. Роюсь в содержимом. Достаю тени для век — темно-синие, которые называются «Полночь» — и провожу по векам. Как только отрываю глаза, у меня возникает странное чувство: я могу поклясться, что какую-то секунду перед зеркалом сидела не я, а она — Сапфир.
Мои пальцы возвращаются в косметичку, ищут самую важную часть образа Сапфир — фирменную помаду цвета синяка, — но ее нет. Я вываливаю на столик все содержимое косметички, в ней много чего есть, но не искомый тюбик с помадой.
Я еще раз смотрю на себя, на свои глаза, которые теперь так напоминают глаза Сапфир, прежде чем пойти в ванную, чтобы вновь, и вновь, и вновь умыться. В спальне я убираю в косметичку Сапфир все, что из нее вывалила, и ставлю ее между шести высоких серебряных подсвечников. Она выглядит как середина цветка, вокруг которой стоят часовые-подсвечники, охраняя ее. Только потом вспоминаю про пепельницу, терпеливо дожидающуюся в моей сумке. Я достаю ее обеими руками и кладу в ряд с тронутым ржавчиной портсигаром с монограммой «ГТВ» на лицевой стороне и тремя длинными, похожими на флейту мундштуками.
Я думаю о Сапфир, о темном, терпеливом силуэте, грациозно плывущем между столиков, заставленных серебряными, с ручной гравировкой пепельницами. Пепельницы везде — на полу, потолке, стенах. Я задаюсь вопросом: курила ли она?
Я это выясню, даю я обет. Я выясню все. Так или иначе.
Глава 12
— Пенелопа. Алло, гараж? Вы с нами?
Я мгновенно сосредотачиваюсь. Мистер Келлер хмурится, глядя на меня.
— Извините, — говорю я. — Я не слышала вопрос.
— Не было никакого вопроса, мисс Марин. Мы ходили по классу и заслушивали ваши ответы по домашней работе, которую задали вам вчера по дифференцированию сложной функции с помощью цепного правила.
Я чувствую, как мои глаза закатываются под череп. Дело не в том, что я совершенно измотана, проспав меньше четырех часов, а я измотана. Просто все мои мысли о Сапфир, ее пропавшем тюбике с помадой и ее убийце. Не могу не думать и о Флинте, пытаясь понять, то ли он действительно собирается помочь мне, то ли попытался отвязаться от меня, пообещав подумать. Я очень хочу это знать. Должна знать, поможет ли он мне. Должна знать, встанет ли плечом к плечу со мной.