— Я в полном порядке, — отвечаю я после того, как дергаю себя за волосы восемнадцать раз, дыхание срывается. — У меня… э… зачесалась голова. — Я смотрю в пол. — Много задают на дом. Ни минуты свободного времени.
— Это я понимаю, — мягко говорит Гарднер. — У меня тоже много работы. И я помню, сколько задают на дом в старшей школе. Я думаю, слишком много. — Она смеется, неловко идет к входной двери. — Пенелопа, я знаю, как легко разозлиться, глядя на работу полиции, но иногда нужен лишь человек, которому происходящее небезразлично. Человек, благодаря которому происходящее становится небезразлично и другим. — Люсиль кладет руку на ручку входной двери. — Я еще не готова сдаться. — Она уходит, оставив меня в прихожей.
И тут же очередная невезуха: «Аккорд» моего отца сворачивает на подъездную дорожку, когда Люсиль садится в белый автомобиль Управления полиции Кливленда. Деревья за окном стоят недвижно. Ветер стих.
Дверцы хлопают одновременно. Гравий летит из-под колес ее автомобиля, его шаги слышатся в гараже, дверь в дом открывается и закрывается.
— Ло? — он уже кричит. — Что здесь делал полицейский?
— Женщина-полицейский, — бесстрастно уточняю я.
Он скидывает пальто с плеч, пальцы белеют от напряжения, потому что держат и пальто, и чемодан, и брифкейс.
— Не остри. Отвечай на вопрос.
— Ничего интересного, папа. Ничего важного. Рутина. — Слово «шлюха» бьется у меня в голове. Вот оно что. Ревность. Ревнивый бойфренд.
Птица. Единственное объяснение. Я чувствую, что меня сейчас вырвет.
— Рутина? — рычит он на меня. Ставит чемодан к стене, бросает брифкейс на пол. Шагает ко мне. — Ты думаешь, я такой глупый, Ло? Что я не знаю, когда ты мне лжешь?
Я не реагирую. Тру рукой правую ногу. Потом левую. Снова правую. Девять, девять, шесть.
— Перестань дурить и отвечай мне! — Я вижу, как напрягаются жилы на шее, как вздувается вена на лбу. — Что ты сделала? Опять крадешь?
Он прерывает мой отсчет. Должна начать снова. На этот раз я считаю вслух. Это единственный способ гарантировать, что все будет сделано правильно.
— ПЕНЕЛОПА МАРИН! ПРЕКРАТИ! — Он подскакивает ко мне, отрывает руку от правого бедра. Я борюсь с ним, отталкиваю другой рукой, отталкиваю со всей силой, которая только у меня есть.
— Отпусти меня! — кричу я, тянусь рукой к стене. Надо постучать. Надо подергать.
— Прекрати, Пенелопа! Просто прекрати и послушай меня!
— Отпусти меня! — Мне удается вырваться.
Что-то меняется: он уходит в себя, побежденный, маленький. Освободившись, я тру рукой по вельвету штанов: девять, девять, шесть, потом по другой ноге, снова по первой. Он молча наблюдает. Закончив, я протискиваюсь мимо него, хватаю куртку и бегу к двери. Тук тук тук, ку-ку, тук тук тук, ку-ку, тук тук тук, ку-ку. Я даже не знаю, куда иду. Некуда мне идти. Но я хочу уйти из дома, и подальше.
Жду — одна — на холодной скамье автобусной остановки. Проглатываю вкус соли, прежде чем понимаю, что снова начала плакать.
Я помню, как однажды пошла с папой в кино, вероятно, пяти- или шестилетней. Заснула в машине по пути домой, и он отнес меня в дом; мои чисто вымытые длинные волосы падали на спину. Он думал, что я сплю, но все равно тихонько напевал мне на ухо «Оседлавших грозу» группы «Дорз». Обычно он пел мне эту песню перед сном каждый вечер, не пропускал ни одного. Без нее я не могла заснуть.
Подъезжает автобус. Двери открываются, чтобы проглотить меня, потом с шипением захлопываются. Пригород остается позади и, прежде чем я понимаю, что к чему, — мостовая в выбоинах и трещинах, а дома обшарпанные и с забитыми фанерой окнами.
Я вновь в Гдетотаме.
Шагаю бесцельно, но каким-то образом нахожу дорогу к Лоррейн-стрит. Возвращаюсь к дому Сапфир, блевотно-желтому, с маргаритками, блестящими и застывшими под блеклым предвечерним солнечным светом. Шлюха шлюха шлюха — это слово не выходит из головы. Это не так. Я хочу кричать. Это не так!
В доме работают грузчики. Упаковывают ее вещи в коробки, которые выносят на тротуар, чтобы вывезти завтра утром. Инстинктивно я сую руку в карман, к статуэтке-бабочке. Ее там нет. Я сама вынула ее. Поставила на полку. Думала, что таким образом избавлюсь от Сапфир.
Я подбираюсь ближе к тоскливой куче коробок.
И моя жизнь в какой-то день закончится так же. Кучей маленьких коробок, приготовленных к вывозу на свалку.
Желание поднимается во мне. Я сую руку в коробку, вытаскиваю первое, что ухватили мои пальцы: кусачки для маникюра. Я их спасу. Я глажу пальцами потускневший металл. Эта вещь станет важной, пусть даже Сапфир держала кусачки в аптечном шкафчике или на полке прикроватного столика и пользовалась раз в две недели, а то и реже. Горе раздувается в груди с новой силой, когда я бреду, куда ведут ноги, не глядя по сторонам.
Солнце опускается за деревья и приземистые дома Гдетотама, когда я глажу кусачки в кармане, сворачивая на какую-то узкую улицу между двух серых бетонных складов. Я думаю о людях, которые укладывали вещи Сапфир в картонные коробки, людей, нанятых муниципалитетом, людей, которые знать ее не знали и забудут о ней уже этим вечером, вернувшись в свои маленькие скучные жизни.
О шлюхе — это слово, опять это слово — никто горевать не будет. Я веду ладонью по металлу, чувствую, как зубчики впиваются в кожу. Зубы Сапфир.
Скри-и-и-и-и-и-к — скрип покрышек по мостовой. Близко.
Очень близко.
Гравий ударяет мне в спину, несколько камушков отлетает от куртки. Жаркий луч — новый свет — направлен на меня, обжигает, очень горячий.
Я поворачиваюсь. Дыхание перехватывает.
Я пытаюсь кричать, но горло словно забито шерстью. С губ срывается глухой стон.
Я пытаюсь разглядеть автомобиль, но вижу только два луча фар, которые приближаются и слепят меня. Стены совсем рядом, они сжимают меня.
Уйти некуда — ни справа, ни слева места нет.
Я отчаянно машу руками посреди улицы, взад и вперед, вверх и вниз, надеясь, что водитель заметит меня и остановится.
Но быстро осознаю, что останавливаться водитель не собирается.
Автомобиль катит ко мне.
С тем, чтобы раздавить меня.
Глава 25
Двигатель ревет у меня за спиной, автомобиль прибавляет скорости, фары светят мне в спину. Я бегу по неровной мостовой.
Ближе, он все ближе — куда от него денешься, — мое сердце выпрыгивает из груди, я бегу недостаточно быстро.
Птица хочет меня убить. Флинт хочет меня убить, чтобы я не заговорила. Очередная дорожная жертва. Они хотят раздавить меня, размазать по мостовой, похоронить.
Еще ближе. Я спотыкаюсь, мне едва удается удержаться на ногах. СКРИ-И-И-И-И-И-И. Мои ноги больше не могут бежать.
Нет времени. Нет времени. Нет времени на крик.
И тут внезапно стена заканчивается. Пустое пространство — вход. Проулок. Я тук тук тук, ку-ку, и отчаянно бросаюсь в темный зев. Автомобиль проскакивает мимо, разминувшись со мной на дюймы — секунды, миллисекунды, — и уносится прочь. Я бегу, тяжело дыша, вне себя от злости, по узкому проулку. Надо мной мерцает серебристое небо.
Останавливаюсь у другого конца проулка, прижимаюсь головой к кирпичной стене, пытаюсь успокоить дыхание. На стене граффити: «ЧЕРТЕНОК», красной и зеленой краской. Впереди я слышу голоса, напрягаюсь. Но это всего лишь двое пожилых мужчин, выходят из неприглядного бара.
Я тук тук тук, ку-ку, по правой ноге и по левой, потом захожу в бар.
В зале густой сумрак, и мне требуется несколько секунд, прежде чем привыкают глаза.
— У вас есть удостоверение личности, юная леди? — спрашивает меня бармен. Его худые жилистые руки покрыты татуировками. На левой — кентавриха с большой грудью в окружении птиц, между их двойных клювов баннеры. На правой — три полярных медведя, один с банкой кока-колы в лапе, как в старых рекламных роликах.
— Нет, я… — Больше сказать ничего не могу, дыхание перехватывает. Я качаю головой три раза, мои кудряшки мотаются из стороны в сторону, лицо заливает краска стыда, я дрожу, полностью в себя еще не пришла. Все-таки едва разминулась со смертью. — Мне просто нужно…