А когда я чувствую, что моя воля иссякает — моя воля быть здесь, участвовать, не отступаться, — пальцы Флинта обнимают мои, большой мягко поглаживает ладонь.
— Ты хочешь сразу перейти к вечеринке после бала? — спрашивает он, легко и непринужденно. — Все равно это лучшая часть, правда?
— Да, — облегчение волной поднимается в груди, и внезапно до меня доходит, что я сделала. Осадила Камиллу Аллен на глазах половины девятиклассников. И получилось отлично. — Вечеринка после бала — то самое, что мне нужно.
* * *
— Иди за мной, — говорит Флинт и уводит меня от ступенек. Мы идем между первым и вторым футбольными полями, потом вдоль узкой речушки, которая течет по границе кампуса Карверовской школы, русло завалено пустыми банками из-под газировки. Уже совсем стемнело; луна, низкая и желтая, высвечивает силуэты деревьев. Футов через двести речушка заканчивается, вливаясь в более широкую, чистую с блестящей под лунным светом водой и поломанными камышами. Тут же мост, переброшенный через более широкую речку.
Флинт крепче сжимает мою руку, когда мы ступаем на деревянные доски моста. Я ощущаю запах воды под нами, теплый ветерок поднимает его к нам, маленькие молекулы влаги, и травы, и воспоминаний о недавнем солнечном свете.
Громкая музыка выпускного бала доносится издалека, когда мы подходим к маленькой ржавой сторожке у края моста. Дверь в сторожку приоткрыта. Флинт протягивает руку над моим плечом и раскрывает дверь шире. Я тук тук тук, ку-ку, тихонько, но не так тихо, чтобы не услышал Флинт. Он уже знает мои ритуалы. Однако я поворачиваюсь к нему, с раскрасневшимися щеками, вдруг встревоженная. Но он просто мне улыбается и взмахом руки предлагает войти.
Войдя, я ахаю: на полу расстелено тканое одеяло, рядом горит керосиновая лампа, отбрасывающая оранжевые тени на буржуйку, которая стоит у маленького окна с видом на протекающую внизу речку. Я поворачиваюсь к нему, разинув рот, на мгновение потерявшая дар речи.
К счастью, он заполняет паузу, обратившись ко мне.
— Я подумал, что это в нашем стиле, — голос его тихий и нежный.
— Но как ты… это нашел? И все устроил?
Он застенчиво улыбается.
— Провел небольшое исследование. Как выяснилось, кузен Гретхен вырос в Лейквуде и рассказал мне и об этом месте, и о том, как сюда добраться.
— Флинт… ты…
Но он обрывает меня, прежде чем я успеваю сказать: «абсолютно, фантастически, невероятно потрясающий».
— У меня есть для тебя еще один сюрприз, королева Пи.
Он поворачивается к стене, берет с пола какой-то прислоненный к ней квадратный предмет и протягивает мне. Картина.
Портрет девушки.
Гладкая кожа из папье-маше, ресницы — маленькие веточки, выкрашенные черным, волосы — темный молотый кофе, струящийся вокруг лица, красные цветочные лепестки — губы, шея и торс — мягкие желто-зеленые листья и обрывки цветастой материи, на сгибе бледной руки — нарисованный углем силуэт города. Далекий свет луны отражается от маленьких равносторонних стеклянных треугольников.
Это, вне всяких сомнений, самое прекрасное, что я видела в своей жизни. Грудь поднимается и опадает, сердце бьется очень уж часто, когда я понимаю:
— Это же я!
— Моя последняя большая работа. — Он прикусывает губу. — Тебе нравится?
— Это… это невероятно, Флинт. Я… я не могу поверить, что ты сделал это для меня.
— Я сделал эту картину с наброска, который нарисовал в тот вечер, когда ты заснула у меня на диване. Ты выглядела такой красивой. Ты и сейчас выглядишь такой же красивой. Ты… ты такая красивая, Пенелопа.
Я во все глаза смотрю на девушку на картине, на себя, какой видит меня Флинт, а потом замечаю кое-что в нижнем левом углу. Подпись: «Эрон Бенджамин Грили».
— Эрон Бенджамин Грили? — в замешательстве переспрашиваю я.
Флинт нервно улыбается.
— Эрон Грили, к вашим услугам. — Он кланяется с легким взмахом руки.
Тут я думаю о Сапфир и Орене. Им так и не представилась возможность сказать друг другу, кто они на самом деле: она так и не узнала его имя, не смогла его отыскать. Но я могу: Флинт — Эрон, и я могу. У нас есть шанс, которого они не получили: быть вместе, узнать друг о друге и хорошее, и плохое.
Узнать все.
Флинт встает на колени передо мной, и наши колени соприкасаются, и наши руки соприкасаются — и дрожь пробегает по моему телу, — и музыка из спортивного зала (теперь медленная, тягучая мелодия) добирается до нас из далекого далека.
— Эрон Бенджамин Грили, — произношу я, и у меня перехватывает горло, — это идеальный вечер. — Наши взгляды встречаются, мы оба улыбаемся. — И это лучший антивыпускной бал.
— Я все еще не знаю твоего второго имени, — указывает он.
— Райли, — отвечаю я. — Девичья фамилия моей матери. И второе имя моего брата.
— Что ж, Пенелопа Райли Марин. — Он называет меня полным именем, а его глаза-камешки и мягкие губы блестят в лунном свете, который вливается в маленькое окошко. Речка журчит под нами, пол гладкий, ветерок шуршит влажной травой. — Я должен признаться, что это единственная традиция выпускного бала, которая мне действительно по душе.
Наши горящие глаза устремляются друг к другу, кометы света, летящие сквозь тьму.
А потом его длинные чистые пальцы на моей талии втягивают меня в его сосну, его клевер, его траву, его снег — он целует меня.
Кейт Эллисон
ALMOST BLUE
(роман)
Таинственный маньяк зверски убивает студентов в университетской Болонье. Полиция в недоумении, и только инспектор Грация Негро ухитряется связать в одну цепочку, казалось бы, совершенно разные преступления. Неожиданным участником событий оказывается молодой житель города, слепой от рождения…
Часть I. Almost Blue
Almost blue almost doing things we used to do. Elvis Costello. Almost blue[154]
Первый карабинер, ворвавшийся в комнату, поскользнулся на крови и упал на колено. Второй остановился на пороге, как на краю пропасти, и замахал руками, удерживая равновесие.
— Пресвятая Мадонна! — завопил он, сжимая пальцами щеки, потом повернулся, выскочил на площадку, ринулся вниз по лестнице, хлопнул дверью, а снаружи, во дворе многоквартирного дома, вцепился в капот черно-белой «пунто», сотрясаемый порывами неудержимой рвоты.
Бригадир Карроне застыл на одном колене посреди комнаты — никак не получалось оторвать от клейкой жижи руки в кожаных перчатках; оглядевшись вокруг, он то ли всхлипнул, то ли поперхнулся. Попытался встать, но каблуки соскользнули, и он сел на пол, а потом с тяжелым всплеском завалился на бок. Вытянул руку, ища точку опоры, но всего лишь прочертил на залитых красным кирпичах блеклую полосу. Рухнул навзничь, да так и остался лежать, и было никак не подняться, словно в кошмарном сне.
Тогда он крепко зажмурил глаза и неистово замолотил по полу руками и ногами, беспомощный, словно таракан на спине; ощущая на коже густые брызги, раз за разом шлепаясь в липкую лужу, он разинул рот и истошно завопил.
Пластинка, опускаясь на крутящийся диск, издает короткий вздох, немного пахнущий пылью. Звукосниматель, соскальзывая с подставки, судорожно всхлипывает — или кто-то прищелкивает языком, только без слюны, всухую. Язык-то пластмассовый. Игла, переползая от борозды к борозде, тихонько шипит, а иногда поскрипывает. Но вот начинается фортепьянное вступление, будто сочится капля за каплей вода из неплотно завинченного крана, и контрабас жужжит, как большая муха, что бьется в стекло, наглухо закрытого окна, и наконец Чет Бейкер глуховатым голосом начинает петь «Almost Blue».