У Грации пересохло во рту — так быстро она говорила. Она выгнулась дугой, все еще держась за пальцы ног, но тут же скорчилась от резкой боли в животе.
— Ты понимаешь, о чем я пытаюсь тебе рассказать, Витторио? Понимаешь, что происходит? В каждом новом преступлении виновна жертва преступления предыдущего, которая воскресает и убивает следующего. А теперь знаешь, что я скажу тебе, дорогой мой Витторио?
«Бип. Конец связи. Спасибо за звонок». Ноль-три-три-восемь-четыре-четыре-шесть-ноль-двадцать-два.
«Телеком Италия Мобиле…»
— Знаешь, что я скажу тебе, дорогой мой Витторио? Поскольку я не верю в зомби, вампиров и оборотней и поскольку раз уж Ассирелли и прочие мертвы, а они мертвы, и точка, должно существовать какое-то разумное объяснение всей этой чехарде, и оно, как пить дать, связано с этим Алессио Кротти. Что же до менструации, то не беспокойся… вот придет она, и я стану еще лучше соображать.
Она закрыла мобильник, потом открыла снова, чтобы, перед тем как бросить аппаратик на подушку, проверить, включен ли он. С фотографии, лежавшей на полу, на нее смотрел Алессио Кротти, разинув рот в отчаянном вопле, — это лицо почти пугало ее. Спустив ногу с кровати, она сдвинула стеклянную ящерку и поставила ступню прямо на фотографию. Нога прилипла к глянцевой бумаге; Грация стала водить ступней туда-сюда, и лицо то появлялось из-под круглого ногтя, то исчезало, по-прежнему полное отчаяния, по-прежнему жуткое. И вот — сильный толчок внизу живота, что-то липкое, влажное между ног. Наконец-то.
Грация ухватила куртку за воротник и помчалась с ней в ванную, пальцем оттягивая трусы. Бросила их в раковину, подмылась одной рукой, а другой, которую не замочила, вынула коробочку тампонов из кармана куртки. Извлекла один, подцепила ногтем целлофановую обертку, развернула. Подняла ногу, уперлась ею в борт ванны и уже нащупала синие ниточки в глубине белого цилиндра, когда зазвонил телефон. Помедлив секунду, она швырнула тампон в раковину, схватила полотенце, затолкала его между ног и бросилась к кровати.
— Алло, Витторио? Где тебя черти…
Это был не Витторио. Голос незнакомый, низкий, запинающийся, едва слышный.
— Что вы сказали? Кто это говорит? Не понимаю… откуда вы узнали мой номер?
Голос что-то бормотал, спотыкаясь то и дело. То прерывался, смущенный, а то начинал частить, глотая слова.
Радиосканер. Наушники. Голоса города. Тот голос, зеленый голос. Он был в чате с девушкой, выспросил у нее адрес…
— Не понимаю… откуда у вас эта информация? Разве вы не знаете, что это противозаконно? В каком смысле — «зеленый»? Вы что-то видели? Вы… ах, извините… вы — слепой? Вы — незрячий?
Молчание. Грация, со свернутым полотенцем между ног, подняла глаза к потолку и тяжело вздохнула.
— Послушайте, вот что мы с вами сделаем, — сказала она наконец. — Вы мне дадите ваш номер телефона, а я вам утром перезвоню, на свежую голову, и тогда мы сможем… алло? Алло? Ну и пошел ты…
Грация закрыла мобильник. Тот зазвонил так внезапно, что девушка, подскочив, чуть его не уронила. Полотенце упало на пол.
— Послушайте, вы, можно узнать, какого черта…
— Грация… ты? Это Витторио…
Витторио. Грация с облегчением вздохнула, машинально одернула футболку, чтобы прикрыться.
— Что происходит? С кем ты разговаривала?
— Да так, ничего… не успели мы начать расследование, как уже появились мифоманы. Кто-то перехватил мои звонки и вмешался…
— О'кей, о'кей, об этом потом. Послушай, я подумал над тем, что ты оставила на автоответчике, и кое-что проверил. Этот Алессио Кротти… он и в самом деле погиб: несчастный случай, авария, но эпизод не вполне ясный. Короткое замыкание в электрической плитке, ночью; четвертый корпус психиатрической больницы загорается и, когда огонь достигает баллонов с кислородом, хранившихся в изоляторе, взлетает на воздух. Дежурный психиатр и трое больных сгорели дотла, разлетелись пеплом по всей Болонье.
— Значит, этот не сгорел. В доме, где жил Мизерокки, нашли его отпечатки, стало быть, он не сгорел. Прошел сквозь пламя, как игуана.
— Это саламандры проходят сквозь пламя, девочка моя. Но ты права… игуана звучит лучше. И между прочим, если твоя версия верна, этот Алессио Кротти, или кто бы он ни был, каждый раз меняет кожу… как игуана. Постараемся выяснить, как он это делает и зачем, а пока… молодец, девочка. Хорошая работа.
Грация улыбнулась. Подняла полотенце с пола, положила на кровать, уселась сверху. Подобрала ноги, уперлась пятками в край матраса и скрестила ступни, положив подбородок на сведенные колени.
— Послушай, Витторио, насчет жесткого диска того студента… его забрали карабинеры и не хотят отдавать. Мы его получим только через месяц, да и то если согласится городское управление.
— Милый доктор Алвау все еще колеблется: добиться ли славы от громкого дела или избежать неприятностей от скандала. Уж я ему распишу в красках, как накинется пресса на такой сюжет: шутка ли — «Охота на игуану»! Ты хорошо себя чувствуешь?
— Да.
— Хочешь спать?
— Нет.
— Ну вот и славно: сама знаешь, что тебе предстоит. Беги бегом в комиссариат, отправь фото для опознания и телефонограммы: объявляем в розыск типа с лицом Паоло Мизерокки. Разве только тем временем наш Игуана не отправит на тот свет кого-нибудь еще. Если он поменяет лицо — фотографии и описания пойдут псу под хвост. Мы в этом деле совсем как слепые.
Грация спустила ноги с кровати, стукнув пятками об пол.
— Как ты сказал?
— Что? Что я сказал?
— Ничего, не важно… завтра. Сейчас я одеваюсь и мчусь в комиссариат.
— А ты что, раздета?
— Пока, Витторио.
— Пока, девочка. Повторяю: хорошая работа, мои поздравления.
Грация встала и не спеша направилась в ванную. На память ей пришел спотыкающийся голос мифомана, и она подумала — «да нет, что это я».
Мы как слепые. «Да нет, что это я».
«Молодец, девочка, — сказал ей Витторио, — хорошая работа».
Если он меняет лицо, его не опознать глазами. «Да нет, что это я».
Между ног было влажно и нечисто. Нужно вымыться, одеться и бежать в комиссариат. Фото для опознания, телефонограммы, объявление в розыск. Паоло Мизерокки. Игуана меняет кожу.
Вот если бы кто-нибудь мог опознать его по голосу. «Да нет, что это я».
Выскочив из ванной, подбегая к чемодану, который стоял раскрытый на столе, Грация зацепила ногой стеклянную статуэтку, та ударилась о стену и раскололась на две части.
«Слепой. Да нет, что это я».
— Послушай, Рита… может, нам повидаться? Может, нам повидаться прямо СЕЙЧАС?
Она говорит — я, как правило, никого сюда не приглашаю.
Она говорит — с тобой все по-другому, я сразу поняла, что ты — другой, есть в тебе что-то особенное.
Она говорит — если бы мой отец узнал, что я привела сюда парня, он бы меня убил.
Она сидит на стуле, облокотилась на подвесной кухонный столик, крепящийся к стене. Комнатка крохотная, студенческая мансарда под самой крышей: низко нависают балки. Стены, встроенная мебель, диван, стул, подушки, циновки, рисунки, статуэтки Будды, парики — всех цветов радуги. Я сижу на диване в полуметре от нее.
Она говорит — я знаю, какой ты.
Она говорит — мне кажется, мы знакомы целую вечность.
Она говорит — ты нежный, чувствительный и нежный.
Она сидит на стуле, облокотилась о край стола, запустила два пальца в вырез оранжевой маечки. Теребит кожаный шнурок, который висит у нее на шее, и иногда между тканью и пальцами проглядывает кулон со знаком Водолея, сплетенный из медной проволоки. Она положила ногу на ногу, согнув ее под прямым углом, и ситцевые брючки завернулись вокруг лодыжки. На щиколотке у нее повязка из цветных хлопковых нитей, зеленых, желтых и красных. Я сижу в полуметре от нее.