Симоне сжал губы и еще ниже склонился над столом. Но прежде чем снова погрузиться в провода и звуки, произнес, торопливо и так тихо, что Грация наверняка не расслышала:
— Голубого.
«Телеком Италия Мобиле». Абонент в данное время недоступен.
Омнителъ. Мы фиксируем ваш звонок. Дождитесь сигна…
«Телеком Италия Мобиле». Абонент находится вне зоны действия сети. Отключитесь и попробуйте перезвонить по…
— Ничего, если я сниму ботинки? Не думаю, чтобы ситуация с запахами особенно изменилась, поскольку я утром принимала душ, но все-таки целый день бегала и…
Грация двумя пальцами подняла воротник свитера, натянула его на нос, пошевелила плечами. Ощупала грубую джинсовую ткань в промежности, на минуту задумавшись, не забыла ли она утром сунуть тампон, ведь шли уже последние дни, потом рывком поднялась с подушек и склонилась к ботинкам.
Из стереоколонок звучал голос Чета Бейкера.
Из сканеров — резкий переливчатый свист работающего факса. Низкое монотонное жужжание сотового с подсевшей батарейкой. Синтетические ноты «Болеро» Равеля, которые исполняет телефон-секретарь.
Из стереоколонок — труба Чета Бейкера.
— Что такое? — вдруг встревожилась Грация.
Симоне вытянул шею, завертел головой, будто что-то искал. Но едва услышал ее голос, как замер, повернув к ней левое ухо.
— Ничего, — отозвался он. — Я перестал тебя ощущать.
— Я тут, — сказала Грация, стоя у него за спиной. Протянула руку, коснулась его плеча, но Симоне отодвинулся, чуть скользнув по спинке кресла. Снова отъехал, медленно, явно нервничая.
Грация подошла, остановила кресло и оперлась на спинку. Потом уселась на подлокотник, держась за край стола, чтобы сохранить равновесие. Заметив, что ноздри Симоне раздулись, застеснялась и попыталась отодвинуться.
— Ох, знаю. Говорю тебе: я весь день бегала и…
— Нет, ничего такого, — торопливо произнес он и поднял руку, но так и не дотронулся до своей соседки. — Ничего неприятного. Просто одного запаха я не понимаю. Вроде бы пахнет маслом.
Грация инстинктивно завела руку за спину, притронулась к кобуре, болтавшейся у пояса.
— Это пистолет, — объяснила она.
— Ах, ну да.
Симоне склонил голову к левому плечу, ближе к Грации, даже чуть пододвинулся к ней. Принюхался.
— Резина. Твои ботинки на резине.
— Да, но ты смущаешь меня, не надо, пожалуйста…
— Табачный дым.
— Да, но это не я курю. Это куртка все впитывает. А Матера и Саррина оба дымят.
— Запах кожи, сильный, чуть горьковатый. Запах теплой ткани, возможно хлопчатобумажная майка. Что-то кислое и сладковатое тоже… но немного, меньше, чем в тот раз, когда ты пришла впервые.
— Послушай, я себя чувствую куском дерьма…
— И еще «Summertime».
— Ах черт, верно!
Грация напела первые ноты, на-на-наан, фальшивя и выбиваясь из ритма, но ноты были те самые. Оттолкнулась ногой от пола, закружилась в кресле вместе с Симоне, который теперь уже не скрывал улыбки.
— «Белый мох». Собственно, я его купила только потому, что мне понравилась песня. Вот черт, Симо… ты прямо как в том фильме, может, ты его…
Она чуть было не сказала «видел», но осеклась, закусив нижнюю губу. А Симоне пожал плечами, покачал головой, все еще улыбаясь.
— Нет, — ответил он, — я его не видел. Я не из тех, кто часто ходит в кино.
Грация улыбнулась и снова посмотрела на Симоне, на его асимметричное лицо, на прикрытый глаз, который ее не видел, не следил за ней, ничего, казалось, у нее не спрашивал и ничего не просил. Стоило ей однажды войти сюда, в мансарду, и сесть на диван, как она сразу почувствовала облегчение, почти успокоилась, несмотря на то, что в самом разгаре была охота на призрака в дебрях подпольного города, и еще подумала в тот момент, что облегчение — чисто физическое — оттого, что она села и сняла обувь после долгого дня, проведенного на ногах. Но теперь, глядя на Симоне, решила, что это как-то связано с ним. Как хорошо было находиться рядом с кем-то, кто не сверлил ее пристальным взглядом, ироническим ли или покровительственным, но всегда чего-то требующим: и одевайся так, чтобы походить на женщину; и останься со мной, будешь помогать мне в баре; и поймай его, девочка моя. С Симоне все было не так. Он не смотрел, он не сверлил взглядом, он ничего не требовал. Просто слушал. Слушал, что она говорит.
И голос ее невольно смягчился, она постаралась сделать его как можно более нежным, не таким грубым и резким, как обычно.
— Ну, раз уж ты не ходишь в кино, — проговорила она, — то что ты делаешь обычно, Симо?
— Слушаю сканер. Ловлю голоса города.
— Хорошо. А что еще?
— А больше ничего.
— Ты никуда не выходишь? Ведь должен же ты куда-то выходить?
Симоне больше не улыбался. Он снова оперся о край стола, погрузился в провода, и пальцы снова забегали по кнопкам сканера, словно по клавишам фортепьяно.
— Нет, я не выхожу, — сказал он.
Я договорился с девчонками, увидимся в «Парадизо» около де…
Лалла нас ждет в рес…
Давай решим, когда мы встре…
Это Паола. Bono, это…
Да ведь и я никуда не выхожу, подумала Грация. Разве поесть пиццы или в кино с коллегой из иностранного отдела, но это не значит выходить.
— Но ты с кем-нибудь видишься, а? Ну не знаю, Симо… с друзьями…
— Нет.
Слушай, дружище, мы сегодня ве…
Да ведь и я тоже ни с кем не вижусь, подумала Грация. Разве что с Витторио или с бывшими сокурсниками, но это не значит видеться с друзьями.
— А девушка, Симо? У тебя есть девушка?
— Нет.
Симоне опустил голову еще ниже, еще ближе к голосам, к жужжанию. Потом обернулся.
— А у тебя есть парень? — тихо спросил он.
Грация поморщилась, покачала головой:
— Парень? Нет, сейчас нет. Я слишком занята своей работой и… Что там такое?
Симоне так резко вскочил, что она едва удержалась на подлокотнике. Он развернулся в другую сторону, к правому сканеру. Протянул руку и крепко, до боли, вцепился Грации в плечо.
Да, приду.
Правда придешь? Не забудешь?
Да. Сегодня вечером. Альтернативный театр. О'кей.
Жужжание. Связь прервалась со щелчком, загудел, зашелестел пустой эфир. Симоне пробежался пальцами по кнопкам сканеров и выключил все, кроме правого.
Жужжание. Назойливое, зеленое жужжание.
Грация спрыгнула с кресла, прямо в белых носках протопала к дивану, где оставила куртку. Вынула из кармана сотовый, быстро-быстро набрала номер, одновременно пытаясь обуть ботинки, валявшиеся на полу.
— Алло, Матера? — чуть не проорала она, потом добавила, обращаясь к Симоне, тыча в него указательным пальцем с коротко обстриженным круглым ногтем: — Сегодня вечером мы с тобой выйдем вместе, Симо. Сегодня вечером мы пойдем развлекаться. Мы с тобой, вместе.
Под подошвами ботинок — мягкая ребристая поверхность, податливая, липкая; ниже — твердый пологий склон: резиновая дорожка на бетонном пандусе. Вокруг — свежий, вольный воздух вечера, но, едва заканчивается подъем, в лицо бьет тяжелая, горячая струя: входная дверь, распахнутая передо мной на вершине пандуса. Внутри, пока еще приглушенное, забитое рокотом машин за моей спиной и голосом (снизу слева: «У тебя есть пропуск, Арчи? Нужно платить десять тысяч»), — далекое дуновение саксофона: Альтернативный театр на улице Ирнерио.
Ощупываю ногой поверхность: снова грубый бетон — и носком ботинка обнаруживаю препятствие: ступеньку. При таких дверях всегда бывает ступенька, но Грация ее не замечает и спотыкается. Хватается за мою руку, чтобы не упасть, шепчет:
— Извини, — а потом: — Пошли, там нас ждет Матера.
Внутри пахнет дымом, дымом сухим и дымом сладким. Пахнет теплом, пыльным бетоном, сырой штукатуркой; от едкого запаха краски свербит в носу. Пахнет бумагой. Провожу кончиками пальцев по стене и чувствую гладкую мягкую поверхность обоев. Запах вина. Горький запах пива. Мощный, животный, грязный запах прямо подо мной. Я дергаю за руку Грацию, которая ведет меня.