— Не за что. Всего хорошего.
Грация моргнула, стиснув руки на груди, стиснув губы, даже зубы стиснув. Веки, все еще влажные, горели огнем. Успокойся, девочка моя: придется мне поработать самому.
— Твой слепой еще не доехал, — сообщил агент. — Дома беспокоятся, отчего он так запаздывает… еще бы, ему уж и так досталось. Но я сказал тому типу, чтобы он не волновался, потому что… Да что за черт…
Грация развернулась и бросилась к столу так стремительно, что агент откинулся на спинку кресла и заслонил рукою лицо, словно ожидая удара. Голос Витторио окончательно сгинул в густых, непрерывных помехах.
— Ты сказал тому типу? Какому типу?
— Откуда мне знать…
— Кто подходил к телефону?
— Откуда мне знать, черт возьми? Какой-то мужчина, может быть, парень. Какого хрена, инспектор… кто-то, кто там был.
Сладкий запах лимона и едкий — растворителя. Кожа заднего сиденья мягкая и чуть-чуть прилипает к ладоням, если ее погладить. Суперинтендант Кастаньоли, наверное, совсем недавно отдавал машину помыть.
Вокруг меня — звучный, мерный рокот мотора, он усиливается, когда мы устремляемся вперед, но очень скоро затихает. Нет, мне не нравится ездить в автомобиле. Движешься, но при этом не шевелишься. Мне не нравится.
— У вас есть радио? — спрашиваю я, потом мотаю головой, услышав щелканье кнопки еще до того, как меня захлестнул зеленоватый шелест программы новостей.
— Мы благодарим доктора Полетто, руководителя группы по анализу серийных преступлений…
— Да нет, я имел в виду рацию. Она есть в этой машине?
— Нет, нету. Это не служебная машина… это моя личная. Я закончил дежурство, и поскольку нам по пути… Но у меня есть коротковолновой передатчик… я радиолюбитель. Устроит?
Жаль. Мне бы хотелось послушать, как переговариваются полицейские, вживую, не через сканер. Прямо из машины, непосредственно, как ту музыку в Альтернативном театре. Даже, может быть, ответить на чей-то вызов, и пусть где-то там, в эфире, кто-то меня услышит…
— Черт, тут пробка, — бормочет суперинтендант Кастаньоли, передавая мне микрофон радиопередатчика. — Вот скотство… снова красный.
Грация наклонилась вперед и вытащила из-под сиденья синюю мигалку. Положила ее на колени, одной рукой опуская окошко, а другой вставляя штепсель в розетку для зажигалки. За мгновение до того, как машина резко дернулась с места, забросила чертов прибор на крышу и рухнула на сиденье.
Матера резко затормозил при выезде со стоянки на площади Рузвельта, на пятистах метрах улицы Дзекка набрал скорость до ста двадцати, потом снова притормозил и на чуть меньшей скорости резко, едва не завалившись набок, свернул на Уго-Басси под яростный рев сирены. Одной рукой, рывками, он переключал передачи, другой намертво вцепился в руль, и ремень безопасности натянулся, врезавшись в его массивное тело. Грация вообще не успела пристегнуть ремень, она так и подскакивала с пряжкой в руке, болтаясь между дверцей, приборной доской и сиденьем. Вытянув ноги, она вжалась в спинку, когда Матера опять затормозил перед автобусом и вывернул налево, идя на обгон, близко-близко к длинному борту. Подрезав автобус, свернул на улицу Маркони: шофер, плешивый парень с клочком волос на подбородке, жал на клаксон, беззвучно ругаясь.
Грация стиснула зубы, еще сильней вжалась в сиденье, поставив ноги на приборную доску; одной рукой она держалась за ручку над дверцей, а другой вцепилась в пояс безопасности. Она уже забыла это нестерпимое ощущение щекотки, от которого под кожей все горит, этот выброс адреналина, от которого прерывается дыхание. Как в те времена, когда она несла патрульную службу, Грация смотрела в ветровое стекло, следила, как остаются позади машины, обгоняемые Матерой; как пешеходы жмутся друг к другу на островке безопасности, пропуская их; как мелькают в боковом окошке велосипеды, — смотрела вперед и в стороны, ни о чем не думая. При выездах на кражу в девяти случаях из десяти по радио передавали отбой еще до того, как они прибывали на место, и напряжение спадало так резко, что она себя чувствовала совершенно опустошенной. Как бы она хотела, чтобы и сейчас, в этой машине под синей мигалкой, прозвучал сигнал отбоя. Голос по радио, который сказал бы: Успокойся, ничего не случилось, Симоне в безопасности, не волнуйся, девочка моя.
— Вот дерьмо! — громко выругалась Грация, когда Матера затормозил с визгом перед двойным рядом машин, запрудивших улицу. — Ты ведь знал, что творится на дорогах!
Матера не ответил. Он переключил передачу, мотор истерически взвыл, а Матера выехал на встречную полосу и до отказа вдавил педаль акселератора.
Сирена приближается на полной скорости, откуда-то сзади. Настигает нас и обгоняет с желтым воплем, от которого пробирает дрожь.
— И куда гонишь, мать твою! — говорит Кастаньоли, дважды нажимая на клаксон. — Тише едешь — дальше будешь!
В начале улицы Коста пробка у светофора была такая плотная, что, сколько Матера ни жал на клаксон, машинам не удавалось расступиться и дать ему дорогу. На встречной полосе разворачивался грузовик, преграждая путь, и Грация отстегнула пояс, нырнула под спутанный провод мигалки и выскочила из машины.
Она побежала, стуча подошвами по мостовой, напирая на носки для большей скорости, сжав кулаки и работая локтями, как поршнями, взад и вперед, взад и вперед. Обгоняла пешеходов, которые смотрели ей вслед, и читала номера домов, выведенные на дверях: 11…13…15…17; читала вполголоса, запыхавшись: 19…21…23, нагнувшись вперед: 25…27 нумерация продолжается. На бегу свернула в подворотню, ведущую во внутренний дворик; не рассчитав, врезалась в противоположную стену, ухватилась за бампер припаркованной машины, ухитрилась не упасть и побежала по скрипучему гравию к парадной. Там на секунду остановилась, согнулась, опершись о колени, всего на одну секунду, чтобы перевести дух, потом резко выпрямилась, расстегнула молнию на куртке и вытащила пистолет.
Дверь, к которой вели две ступеньки, не была заперта. Грация распахнула ее, толкнувшись в матовое стекло, и вбежала внутрь.
Лестница поднималась ко второму этажу, потом, загибаясь, вела к следующему и пропадала в высоте.
Тяжело дыша, Грация зашагала наверх. Она держала пистолет у бедра на случай, если кто-нибудь выйдет.
Квартира Симоне, третий этаж. Дверь светлого дерева, медная табличка с гравировкой Мартини, под ней — колокольчик. Приоткрыта.
Грация убрала со лба волосы, слипшиеся от пота. Пот, противный, холодный, струился по спине, футболка прилипала к коже. Толкнув дверь, Грация распахнула ее.
Коридор в квартире Симоне. В глубине — лестница, ведущая в мансарду. Справа — дверь на кухню. Слева, чуть ближе, — в гостиную. Все приоткрыты.
— Симоне? — позвала Грация. — Синьора Мартини?
Дверь, ведущая на лестницу, шелохнулась. Внезапно, стремительно пришла в движение; с резким щелчком захлопнулась.
Клац!
Грация вздрогнула, издав сдавленный крик, почти рыдание, и подняла пистолет. Щелкнула затвором и, чувствуя, как неистово колотится сердце, надавила на дверную ручку.
Лестница, ведущая в мансарду Симоне. Узкая, крутая, почти вертикальная, с латунными перилами вдоль стены. Над деревянными ступеньками — дверь в мансарду. Закрытая.
Грация нашарила выключатель — ей показалось, что в этой части дома слишком темно, но лампочка, висящая посредине скошенного потолка, ее ослепила, и пришлось тотчас же выключить свет. Она заморгала в полутьме и снова окликнула:
— Симоне! Синьора Мартини!
Потом начала подниматься.
На верху лестницы, за дверью, — тихий рокот включенных сканеров. На верху лестницы, в центре светлой полосы между дверью и полом, — черная тень. На верху лестницы, под дверью, черная тень вдруг шевельнулась.
Грация сильно, до крови, закусила губу. Подняла пистолет двумя руками, сцепив большие пальцы, как ее учили в Полицейской школе, прицелилась в дверь.
— Инспектор Негро! — закричала она. — Итальянская полиция! Кто там внутри? Я вооружена и собираюсь войти! Кто там внутри?