— У меня это первый раз, — шепчу я и чувствую, как она улыбается, близко-близко.
— У меня — не первый, — говорит она. — Но почти.
Я выгибаюсь дугой, когда она меня трогает, весь содрогаюсь в спазме, когда она впускает меня, вместе с ней издаю стоны, чувствуя ее сверху и вокруг, — влажная, мягкая, раскаленная, она толкает, стискивая, и тогда я, схватившись за ее тело, мокрое от пота, не переставая дрожать, стискиваю и толкаю тоже.
Ощутив ее тяжелое, быстрое дыхание на своих губах, я раскрываю рот и ищу ее язык.
— Ты уже больше не дрожишь?
— Нет.
Они растянулись на полу. «Классика», — прошептала Грация, натягивая на себя рубашку Симоне. Тот лежал навзничь, совсем голый, раскинув руки крестом.
— Я не могу тебя видеть таким, — сказала Грация, подложила руку ему под голову и устроилась рядом, вытянув ногу поперек его бедер. Потом взяла его руку и положила себе на лицо. — Ты не хочешь узнать, какая я? — спросила она.
— Нет. Для меня это не важно.
— Я, кажется, довольно хорошенькая, и у меня над губой маленькая родинка, говорят, очень пикантная. Вот потрогай.
Она взяла его палец, провела вокруг рта, по родинке, потом ниже, по губам, и наконец поцеловала.
— Я обычно не люблю дотрагиваться до людей… — начал Симоне.
— До меня тоже?
— Нет… до тебя — нет. Но послушай, Грация… не требуй от меня того, чего я не понимаю. Очертания тела, его красота, цвет глаз и волос… я этого не знаю, я это не могу увидеть, для меня это не важно. У меня есть мои цвета и мои формы. Если бы я только ощупывал тебя пальцами, то в конце концов стал бы воспринимать частями, а это не годится, хотя некоторые твои части мне очень нравятся.
Он провел рукой по спине Грации, вдоль позвоночника, нащупывая его под тканью рубашки, потом по прохладному полушарию ягодиц, потом его пальцы скользнули внутрь, туда, где между ног все еще было горячо. Грация коротко застонала, прикусив губу.
— Ты для меня — одно целое. Ты — запах. Звук. Ты — это ты.
— Какой запах?
— Смазочное масло, пот, свежевыстиранная хлопковая ткань и summertime.
— Не бог весть что, если разобраться.
— Нет, запах прекрасный… мне нравится. Но ты хочешь знать, какой я представляю тебя. И я тебе это скажу, потому что знаю, какая ты. У тебя такая прозрачная кожа, что сквозь нее проходят пальцы, и голубые волосы.
Грация помолчала. Поводила ногой по коленке Симоне, потом пожала плечами и быстро чмокнула его в щеку.
— Не знаю, что это значит, но звучит красиво. Пойду приму душ.
— Комиссар Полетто. Скажите, пожалуйста, где тут у вас синьорина со слепым? Спасибо… О, это у вас ножик? Острый? Не одолжите ли вы мне его?
Грация сдвинула дверцу душа и выглянула наружу. Шампунь лез в глаза, и она, зажмурившись, напряженно вслушивалась.
— Ты меня звал? — крикнула она.
Грация оставила открытыми обе двери, и в ванную, и в смежную комнату, но душ в кабинке из матового стекла так громко и яростно шумел, что она едва различала свой собственный голос. Ей послышался какой-то шорох, посторонний шум среди грохота горячего водопада, который обрушивался на нее, и сначала она подумала, что это звонит телефон. Она вышла из кабинки на цыпочках и, схватившись за раковину, чтобы не поскользнуться, забрала пистолет, который положила на биде, потом, протирая воспаленные глаза, выглянула в дверь.
Симоне был у себя в комнате, все еще голый, но теперь он уселся в кресло и, судя по тому, как двигалась его голова, слушал музыку, которая сюда, в ванную, не доносилась.
Грация вернулась под душ, но, прежде чем задвинуть дверцу, взяла пластиковый мешочек, из тех, на которых значится название отеля, а внизу приписано: «Пожалуйста, не бросайте гигиенические прокладки в унитаз»; сунула в мешочек пистолет и положила его на металлическую полочку, рядом с шампунем и гелем для душа. Потом подняла голову и подставила лицо под горячую воду: от тугих струй перехватило дыхание, вода попадала в нос, в уши, в рот. Потом она раздула щеки и по старой детской привычке выпустила изо рта тоненькую струйку на узорчатые квадратики матового стекла.
Взяла гель, выдавила на ладонь густой зеленоватый завиток. Проведя пальцами, полными пены, пахнущими сосновым лесом, по животу и бедрам, она слегка улыбнулась, а потом вспомнила о Витторио. Что он на все это скажет? Какими словами? И когда?
Что-то промелькнуло за стеклянной дверью. Хорошо различимая знакомая тень, в длинном пальто с поднятым воротником. Грация инстинктивно протянула руку к мешочку с пистолетом, другой рукой отодвинула дверь.
— Витторио! — выдохнула она изумленно. Но тень шагнула к ней и ударила по голове с такой силой, что Грация выпала из кабинки.
Попалась.
Вижу, как она падает на пол, растопырив руки. Пытается подняться, хватается за край ванны, но ноги скользят по влажным плиткам.
Даю ей пинка под ребра, она кричит, разинув рот, а я встаю на одно колено, подбираю мешочек, который она уронила, взвешиваю его на руке, прикидывая, достаточно ли он тяжелый, и бью ее по голове.
Потом спокойно раздеваюсь догола.
Снимаю всю одежду и тоже становлюсь под душ.
Вода падает на мою бритую голову, затекает в наушники, скользит по безволосому телу до самого плеера, который болтается между ног и, намокая, начинает потрескивать.
Звук плывет — и гитара, и голос; темп убыстряется, змеевидный ритм ударяет в уши, пронзает их, словно язык рептилии; дождь обрушивается, как электрический разряд; истеричные раскаты грома раздаются все ближе и ближе; молния раскалывает небо пронзительным воплем.
I want take no prisoners, no spare lives… nobody's putting up a fight… Я пленных не беру, я жизней не щажу, никто от боя уклониться не посмеет… I got my bell, I'm gonna take you to hell… I'm gonna get you, Satan get you… Я бью в колокола, дорога в Ад легла, тебя достану я, достанет Сатана…
Потом «Hell's Bells» обрываются, плеер молчит, и во мне звучат только колокола Ада.
Выхожу из душа, смотрюсь в зеркало.
Зверь быстро-быстро снует под кожей, искажая лицо. Глазницы пустеют, становятся двумя черными дырами. Губы растягиваются поверх зубов в мрачном оскале.
Девчонка позади меня начинает двигаться, хватает меня за лодыжку.
Я оборачиваюсь, снова беру тяжелый мешочек, опять встаю на одно колено и приканчиваю ее.
Это не шаги Грации. Эти голые пятки, стучащие по полу, подошвы ног, хлюпающие по плиткам, пальцы, скребущие ковер, — не ее.
Это — не Грация.
Кто-то стоит передо мной. Стоит и молчит, но издает запах и дышит. Мне страшно.
Потом раздается голос.
Зеленый голос:
— Привет. Ты меня помнишь?
Он смотрит на меня, но не видит. Он смотрит сквозь меня, смотрит внутрь, но не видит ничего.
Я разеваю рот, вываливаю язык, показываю зверя, который раздувается и шипит, но он не видит.
Подхожу вплотную, голова к голове, прикладываю мои уши к его ушам, чтобы он услышал колокола, но он не слышит.
Я тоже хочу быть таким.
Я хочу быть таким, как ты.
Я хочу быть тобой.
Он говорит: «Взгляни сюда, ты его видишь?» — и разевает рот передо мной, так широко, что заходится в приступе кашля.
Он говорит: «Ты слышишь? Слышишь колокола?» — и прижимается ко мне лицом, оттягивает щеку пальцами, чтобы приложить к моему уху свое, холодное и мокрое.
Я ощущаю толчок, потом еще и еще, будто там, внутри, вертится шестеренка.
Он говорит: «Я тоже хочу быть таким».
Он говорит: «Я хочу быть таким, как ты».
Он говорит: «Я хочу быть тобой».
Я чувствую у самого рта запах металла.
МНЕ СТРАШНО.
Что это за девчонка, холодная, голая, набрасывается на меня сзади? Откуда она взялась? Я думал, она мертвая, а она сжала мне бока и швырнула на пол. Я думал, что убил ее, а она рухнула сверху, перевернула меня на спину, рычит как зверь, хватает за горло. Я думал, ее больше нет, а она оплетает ногами мои ноги, прижимает меня к полу всем своим весом, обеими руками сжимает горло.