А когда это пройдет у меня? Как-то на днях я взял книгу в комнате Морбидо. У него экзамен по психиатрии, и на столе лежал огромный квадратный том в бордовом переплете. Краткий диагностический справочник, четвертый уровень. Там перечислены симптомы всех умственных расстройств, так что я уселся на постель Морбидо и стал искать свое. Резкая смена настроений. Депрессивный синдром. Ставится диагноз, если две недели подряд наблюдается не меньше пяти симптомов одновременно.
1) Подавленное настроение большую часть дня, ежедневно (да);
2) отсутствие удовольствия от работы, ярко выраженное снижение интереса ко всем или почти ко всем видам деятельности большую часть дня, почти ежедневно (чего уж там почти — ежедневно. Да, еще бы);
3) существенная потеря или прибавление в весе без соответствующего изменения питания (потеря в весе. Я и так был тощий; да, это тоже);
4) бессонница или повышенная сонливость почти ежедневно (да, бессоница);
5) психомоторная возбудимость или заторможенность почти ежедневно (да, заторможенность);
6) быстрая утомляемость, упадок сил почти ежедневно (черт, да!);
7) комплекс неполноценности или чувство вины, преувеличенные либо надуманные; возможны бредовые состояния (насчет бредовых не знаю, а вообще-то да);
8) снижение мыслительных способностей, невозможность сосредоточиться, нерешительность (ну, решительным я никогда не был. Да; пункт девятый, последний);
9) навязчивые мысли о смерти, навязчивые суицидные представления без определенного плана (Алекс, да, девять из девяти! Все со мной).
Когда Морбидо вернулся, я ему заявил:
— Морбидо, ты можешь изучать меня как клинический случай. Перед тобой классический пример депрессивного синдрома.
— Да поди ты, — отмахнулся он, — просто тебе не повезло, и ты совсем опустился.
— Мои поздравления, — поклонился я. — Доктор Морбиделли, у вас как у психиатра большое будущее. На чем вы специализируетесь?
— На ортопедии.
— Тем лучше.
Я подношу руку ко рту и вдруг обнаруживаю, что весь зарос. Обычно это не очень заметно, волосы у меня светлые, но я не брился уже пять дней, и теперь, наверное, щетина видна. Вот именно: не борода, а неопрятная щетина, жесткая, колючая; едва я ее замечаю, как она начинает мне досаждать, трется о воротник рубашки. На какой-то момент возникает намерение побриться, едва вернувшись домой, но тут же наваливается неодолимая усталость, и я понимаю, что не стану этого делать. Примерно то же самое происходит и с мытьем.
Зато у Луизы свежий, аккуратный вид. У нее от волос пахнет душистым шампунем, и когда она замедляет шаг, чтобы спуститься с галереи и пересечь площадь, я подхожу к ней сзади и принюхиваюсь. Экзотический запах, бальзам-ополаскиватель для волос с протеинами шелка, я тоже таким пользовался, раньше. На ней красный шерстяной джемпер на молнии, с кармашком, как у кенгуру, и оттуда торчит пачка сигарет. Кроме этого, поддельные африканские и индейские бусы, армейские штаны с множеством карманов и сандалии. Я и на этот раз хорошо ее рассмотрел, пользуясь тем, что иду сзади и она меня не видит.
Мы вместе входим во дворец, где расположен «Фрискайнет», и Луиза оставляет велосипед в парадной. Наклоняется, чтобы скрепить цепь на переднем колесе, джемпер задирается, видна полоска загорелой кожи. Я себя спрашиваю: не слишком ли жадно я смотрю на Луизу, и в то же время во мне пробуждается желание, а одновременно наваливается целый ворох чувств вины, смотри номер 7 вышеприведенного списка.
— Где твое чудище? — спрашивает Луиза, поднимаясь по ступенькам.
Такое впечатление, что она привыкла и не стала бы возражать, если бы я приводил Пса с собой.
— Дома, — отвечаю я. — Заперт в моей комнате.
— Разгавкается, сгрызет все твои тапочки.
— Просто разгавкается. Тапочки он уже давно сгрыз.
Поднимаемся на третий этаж. Заходим. За столом записи сидит начальник. Он заполняет абонемент, и вид у него злобный.
— Я же сказал, чтобы сегодня явились все! — рычит он.
— Вот мы и пришли, — говорит Луиза.
— С опозданием. А Маури с Кристиной даже еще не показывались. Ты только посмотри: мне приходится делать работу секретаря!
Хоть какую-то работу, думаю я; уверен, что и Луиза подумала то же, поскольку глядит на меня с улыбкой. На меня накатывает нежность и выплескивается очередной фонтан чувства вины.
Сидя перед своим терминалом, я себя чувствую так, как описано в пунктах 2, 6 и 8, и раздумываю о двух вещах: а) выйдет скандал, если я буду пялиться в пустой монитор, который даже не в силах включить; б) Морбидо — засранец. Поворачиваюсь к Луизе, которая удобно устроилась в кресле, включила терминал, спустила ремешок сандалий и закурила первую сигарету.
— Послушай, Луиза, — начинаю я. — Как ты думаешь, если мне пойти к психологу, это будет очень гнусно?
— Из-за твоей пассии?
— Не из-за пассии… то есть да, то есть не только. Боюсь, у меня депрессия.
Это, наверное, прозвучало на полном серьезе, потому что Луиза повернулась и смотрит на меня, а между тонких бровей прорезалась маленькая морщинка. Пожимает плечами, слегка касается пары клавиш, переводит взгляд на терминал.
— Почему бы не пойти… — рассуждает она, будто сама с собой. — Лучше к психологу, чем к астрологу. Я однажды ходила.
Снова нажимает на клавиши, ждет. Я молча смотрю на нее, зная, что она чувствует на себе мой взгляд. Наконец сдаюсь.
— Зачем?
— Нарушенный баланс питания. Булимия. Я весила почти восемьдесят килограммов.
— И помогло?
Она разворачивается ко мне вместе с креслом. Поднимает джемпер на бедрах.
— Смотри сам! — говорит. — Теперь я вешу пятьдесят два. Конечно помогло. Это было три года назад.
Я не могу себе представить Луизу толстой. Не могу себе представить Луизу больной. Рассерженной, коварной, жесткой, несдержанной — это да, это может быть; но больной, с нарушенным балансом питания — нет.
— Почему? — спрашиваю я.
— Что — почему? Почему помогло? Потому что доктор Вичентини мне назначил лечение.
— Да нет, я не о том. Почему ты заболела?
Луиза снова поворачивается к терминалу. Не хочет рассказывать. Или скорее не так. Она хотела бы рассказать о своей болезни, может, не именно мне, но хотела бы рассказать, только нет настроения. Или нет, скорее даже не так: настроение есть. Только это непросто.
— Тебя бросил парень?
Луиза хохочет. Сначала раскрывает рот и как-то хлюпает носом, потом просто хохочет до слез. Я знал, что это бред собачий, и сказал нарочно, чтобы снять напряжение, сломать лед. Почему ничего такого мне никогда не приходило в голову с Кристин? С ней мне не удавалось найти верный тон. Вообразить только: она злится, молчит, а я вовремя говорю какую-нибудь глупость, и она смеется, обнимает меня. Никогда такого не было, черт побери.
— Нет, я же тебе говорила. Я всегда сама бросала парней.
Снова смотрит на терминал, но теперь, я знаю, она уже не сможет отмолчаться. И жду. Включаю свой компьютер и делаю вид, будто жду, пока загорится экран.
— Мои родители развелись, когда мне было десять лет, — вдруг начинает Луиза. — Отец нас оставил, меня, маму и бабушку. И правильно сделал — мама была сумасшедшая. Пять лет назад она покончила с собой.
Я смотрю на Луизу. Свет от монитора отражается в ее глазах, и мне кажется, будто зеленую радужку что-то заволакивает. Что-то блестящее. Вскакиваю с места, хочу обнять ее, но Луиза, не оборачиваясь, отстраняет меня рукой.
— Нет, — говорит она, — не надо. Это дело прошлое. Я это пережила и теперь чувствую себя хорошо.
Я так и застыл в неловкой позе, на полусогнутых ногах, оторвав зад от кресла. Никак не могу решиться, встать мне или сесть на место, и все-таки встаю, в ту самую минуту, как в комнату входит начальник. Он сверлит меня взглядом, увидев, что я вскочил без всякой причины, словно в чем-то провинился.
— Кто-нибудь знает, куда запропастился тройник с немецкой розеткой? — спрашивает он. Луиза не оборачивается, внимательно смотрит на монитор, так что начальник обращается ко мне. — Тратишь уйму денег на удлинители и разные прибамбасы, а когда что-то понадобится, никогда не найдешь. Почему бы это, а?