Грация наморщила лоб, прищурилась. Взглянула на Питбуля, который улыбался уже почти в открытую. Улыбался самодовольно. В другом месте? Почему?
Потому что я оставил твой мобильный телефон у какого-то автогриля, бросил его в мусорный бак. И включил на вибрацию, чтобы никто не услышал звонков.
Грации хотелось плакать. Ее коллеги обнаружили сотовый, выявили место, где он находится, и бросились со всех ног туда прочесывать каждый метр. Они станут это делать тщательно, не жалея ни сил, ни времени, и это определенно займет у них больше, чем два дня. На помощь коллег рассчитывать не приходится. Они тут вдвоем, больше никого. Грация и Питбуль.
Слезы по-прежнему просились на глаза, но внезапно в ней проснулась глухая, неистовая ярость, кулаки невольно сжались, зубы заскрежетали. Ей хотелось наброситься на этого человека, который опять смотрел на нее без всякого выражения, серьезный и внимательный, вцепиться ему в волосы, бить кулаком по лицу, молотить ногами, рвать на части. Он, наверное, это понял, ибо отступил на шаг и вынул пистолет с глушителем.
Не надо, предупредил он. Вы проворнее меня, а может быть, и сильнее. Думаю, изучали боевые искусства. Я — нет, я никогда ни с кем не дрался, даже в детстве. Я только стреляю.
Он поднял руку и прицелился в Грацию, и та втянула голову, как черепаха, повернулась боком и закрыла руками лицо. Когда руки опустились и безвольно повисли вдоль тела, Питбуль уже убрал пистолет.
Я не изучала боевые искусства, заявила Грация. Иногда дерусь, но обычно мне же и достается. Можно мне взять мою куртку? В одной футболке холодно.
Казалось, девица успокоилась, поняла наконец, что он вовсе не собирается ее убивать. Во всяком случае сейчас. Она завернулась в куртку, как в одеяло, потому что сняла джинсы и носки и положила сушиться перед обогревателем. Было уже не так холодно, но она все равно скорчилась под своей курткой, нахохлилась, может быть, потому, что стеснялась выставлять перед ним голые ноги. А Витторио все-таки их рассмотрел. Он ее находил хорошенькой, даже очень.
Они ели бутерброды из пакета, который он купил в магазине Павези, в начале дороги из Болоньи во Флоренцию. Пили кока-колу из банок, сидя на коврике перед камином. В какой-то момент девица съежилась под курткой, делая вид, будто не может сдержать дрожи.
Бррр… какие чудесные дрова, почему бы не развести огонь?
Витторио даже не ответил. Девица и сама прекрасно знала: он не такой дурак, чтобы привлекать внимание столбом дыма из трубы запертого домишки.
А где владельцы дома? Ты их убил?
Нет. Они приезжают только на выходные. Я не убиваю без необходимости.
Скольких же ты убил?
Ему не нужно было подсчитывать. Он помнил всех до одного. Убитые вставали перед глазами, как в кино, он заново прокручивал каждую деталь убийств и мысленно исправлял допущенные ошибки. Люди превращались в денежные знаки, в таинственные переводы на зашифрованные счета, с которых он снимал разные суммы наличными. И еще до того, как ему приступить к делу, эти люди были вычислены, изучены в мельчайших подробностях.
Восемнадцать? Двадцать? Двадцать пять?
Пятьдесят девять.
Ничего себе…
Витторио вытащил обоймы из пистолета 22-го калибра и из «беретты» Грации и сунул их в карман. Снял глушитель с «глока» и положил пистолет на коврик, прислонив к ноге. Кончиком большого пальца снять с предохранителя, спустить курок и выстрелить.
Девица потянулась к пакету выбрать еще бутерброд. Кура с сельдереем — нет. Тунец с крутыми яйцами — нет. Перец и ветчина — да. Припав на локоть, вернулась туда, где сидела, опять запахнулась в куртку. Снаружи остался изгиб коленки — сверху, и поджатые пальчики ног — снизу.
У мафии есть киллеры, которые убили еще больше. Бруска, Альери, Спатуцца. Я брала одного в Палермо, он убил почти двести человек.
Она что, провоцирует? Хочет увидеть реакцию? Не увидит. Он — другое дело. Так Витторио и сказал.
Я — другое дело.
Знаю, ты профессионал. Ты — Питбуль.
Неужели провоцирует в самом деле? Не сводит глаз, без конца улыбается, крошки хлеба на губах, одна рука скрылась под курткой, тянет за палец на ноге. Зачем ей это? Хочет вывести его из терпения? Обмануть?
Ты изучаешь все детали, ты переодеваешься, изготовляешь оружие… Кто тебя этому научил? Дон Мазино?
Нет. Он меня научил убивать. Я ходил на курсы. Актерского мастерства, дикции, гримировки. Служил подмастерьем у оружейника. У механика. Почти специалист по информатике, почти специалист по химии, почти дипломированный санитар. Я изучал то, что мне было нужно, а когда узнавал достаточно, бросал и уходил.
Сколько прилежания…
Это моя работа.
Уйма времени…
Времени у меня много. И всегда было много. Я занимаюсь только этим с десяти лет.
Витторио поднял глаза и обнаружил, что девица смотрит на него, не отрываясь. Глядит прямо в лицо, испытующе, с каким-то непонятным выражением, немного печальным, немного жестким. Уже без улыбки. Он поднялся: стемнело, и света лампы под абажуром, стоявшей на каминной полке, было недостаточно. Проверив, закрыты ли ставни, включил торшер и придвинул его к Грации, которая откинула голову и прикрылась рукой.
Извините, но я должен хорошо вас видеть.
Послушай, сделай одолжение. Прекрати «выкать». От этого спятить можно. Соблюдаешь дистанцию, чтобы потом было легче прикончить меня?
Нет. С чего бы?
Тогда говори мне «ты». Я сижу тут с тобой полуголая, я — твоя заложница, и ты рано или поздно снесешь мне башку. Можешь обращаться ко мне на «ты», хрен моржовый.
Витторио кивнул. Уселся в кресло-качалку, которое стояло сбоку у камина, и почти исчез в полумгле. Комната небольшая, но под таким углом девица, наверное, его не видит. Он представил себе, как голос вырывается из темноты, фразы разрушают молчание, скользят в полумраке. Он сам прекрасно ее видел: бретелька лифчика торчит из выреза разношенной футболки, волосы подняты кверху, скреплены щепкой, взятой из очага; губы сжаты, на круглом подбородке резкая складка. Девица снова напугана.
Можно задать тебе вопрос?
Витторио не только хотел ее отвлечь, разогнать страх. Он действительно хотел знать. Этот вопрос пришел ему в голову, когда девица говорила о его подготовке.
Как вы вышли на дона Мазино?
Через человека, которого ты убил. Он был без ног и без рук, почти мертвый, но все-таки умудрился рассказать.
Ах так.
Ты убил дона Мазино?
Да.
Почему?
Он ставил под удар мою безопасность. Я убил всех, кто мог установить связь между Витторио Маркини и Питбулем. Но если даже мертвые говорят, то уж не знаю, что и делать.
Это была шутка, но девица, наверное, ее приняла всерьез. Заерзала по коврику, уставилась в темноту, пытаясь разглядеть его лицо.
Приди с повинной. Начни сотрудничать. Тебе поможет чистосердечное раскаяние.
Но ради Бога!
Ты столько всего можешь рассказать суду: подробности убийств, имена заказчиков… Ну же, Витто! Посмотри на Бруску, на остальных. Все они выпутались, ты тоже можешь…
Но ради Бога.
Девица впервые произнесла его имя, хоть и не до конца. Хотела придвинуться ближе, но он дотронулся до пистолета, она, похоже, угадала движение и замерла. Но все же успела встать на колени, и куртка свалилась на пол.
Все уже знают, что существует Питбуль, скоро об этом напишут в газетах, и все знают, что ты совершил. Ты добился своего, Витто, ты прервал молчание: так зачем же тебе убивать еще и меня?
Что такое она говорит? Непонятно, при чем тут молчание? Она опять зашевелилась, выдвинула колено, несмотря на пистолет, который целился из тьмы, и оперлась рукой о коврик, чтобы не упасть. Витторио не хотел, чтобы она двигалась дальше. Он не хотел стрелять в нее сейчас. И сказал первое, что пришло в голову, только бы она остановилась.
Не знаю, надо подумать.
Она застыла. Вернулась назад, присела на корточки. Пристально, с недоумением взглянула на него; скосила, правда, глаза на пистолет, но было видно, что она уже не так боится. Тем лучше. Витторио встал с кресла.
Ну, хватит. Я хочу спать.
Он вытащил из кармана наручники, подошел к девице; та поколебалась немного, но все-таки повернулась спиной и подставила руки. Витторио, пока сковывал ей запястья, увидел, что девица хотя и боится пистолета, упиравшегося ей прямо в бок, все же ведет себя спокойнее. Тем лучше.