Грация переворачивается на спину, поднимает ногу и нежно касается моего бедра кончиком стопы. Я встряхиваю головой, с хрустом размыкая пальцы рук, на которых покоился мой затылок. Уже почти стемнело.
— Я, наверное, опять задремала, — бормочет она. Потягивается, обнимает меня, гладит за ухом. — Иногда по воскресеньям я встаю уже ближе к вечеру, даже пообедать не успеваю, просто никак не проснуться.
— Счастливая… а я вот никогда не сплю.
— И что же ты делал сейчас, если не спал? Пялился в потолок или смотрел на меня?
— Думал.
— Думал? Обо мне?
Я ей лгу. Сам не знаю зачем. Нужно все для себя прояснить.
— О тебе, конечно. А также о том, что хотел тебе сказать, когда шел сюда. Я теперь вспомнил.
Грация приподнимается на локте, поворачивается ко мне. Пижамная рубаха распахивается, я вижу ее круглые груди, темные соски. Она улыбается, поймав мой взгляд.
— Вчера вечером инженер сказал мне одну вещь…
— Инженер? Ты вчера вечером виделся с инженером?
— Да, он ждал меня у дома, хотел поговорить.
— Господи Иисусе… И что же он тебе сказал?
— Что это был он… что он убил их всех и получил массу удовольствия. И что мы его никогда не поймаем. Все это наедине, практически тайком, без свидетелей.
Лицо Грации — неясное пятно, я вижу лишь, как гаснут в полутьме блестящие точечки глаз, скрываясь под опущенными ресницами.
— Я бы на твоем месте застрелила его, — заявляет Грация.
— У меня не было пистолета.
— Тогда задушила бы голыми руками.
Ее пальцы сжимают мое горло, несильно, ласково. Она смеется, гладит мои небритые щеки, но останавливается, когда от спазма, первого за это воскресенье, у меня дергается рука. Грация прижимается ко мне, обнимает, кладет голову на грудь. Сегодня она кажется совсем не такой, как обычно. Мне вдруг приходит в голову, что мы уже столько времени работаем вместе, а я почти ничего не знаю об ассистенте Негро. Не знаю даже, сколько ей лет.
— Послушай, Грация… сколько тебе лет?
— Двадцать два, — отвечает она без запинки, поднимает голову, упираясь подбородком мне в ключицу, и смотрит на меня, догадываясь, что я высчитываю нашу возрастную разницу. Пятнадцать лет. Я начинаю ощущать тяжесть ее тела, ноет ключица, в которую она уперлась.
Сам не знаю.
Нужно все для себя прояснить.
— Давай говори, что ты вспомнил, — переходит она к делу.
— Да так, после вчерашнего вечера я вдруг засомневался… Инженер заявил, что с тысяча девятьсот восемьдесят седьмого года и по сей день он убил двадцать три девушки. Их и есть двадцать три, вместе со Спаццали Моникой. Но мне кажется, что у нас значится другая дата, когда обнаружили первый труп.
— Тысяча девятьсот восемьдесят девятый год. Лорис сказал, что первую наркоманку обнаружили в тысяча девятьсот восемьдесят девятом.
— Тогда здесь какая-то неувязка…
— Ты ведь мог бы пойти в отдел и все проверить?
Ключица ужасно болит, особенно когда Грация говорит и челюсть ее двигается.
— Конечно мог бы, у меня есть ключи.
— Но ты пришел сюда, ко мне. Послушай, я думаю, это не случайно. Может быть, сам того не желая, но ты пришел ко мне. Я об этом мечтала с первого дня моей работы в оперативной группе, с той минуты, когда впервые увидела тебя. Господи Иисусе, ты не представляешь, как я этого ждала…
Я беру ее лицо обеими руками, приподнимаю ей голову, потому что мне в самом деле очень больно, а она прижимает мои пальцы к своим щекам и целует меня в грудь. Скользит ко мне, подбирается к губам, но вместо поцелуя кладет голову на подушку рядом со мной.
— Я люблю тебя, — шепчет она. — А ты меня любишь?
Целует в ухо, с легким чмокающим звуком, от которого меня коробит.
— А ты меня любишь? — шепчет она снова.
Я ее обнимаю, прижимаю к себе. Молча гляжу в потолок.
— Пятьдесят в рот и обычно, сто пятьдесят в отеле, в отдельных номерах.
— Ну вот что, позволь тебе заметить: сомневаюсь, чтобы в таком состоянии тебя пустили в какие-то номера…
— Так проваливай и поищи другую.
— Нет-нет, помилосердствуй… ты прекрасно подходишь. Ты как раз, если так можно выразиться, мой объект… пятьдесят так пятьдесят. Знаешь ли ты какое-нибудь уединенное место, может быть, за городом?
Мысль вот какая: если с первой жертвой Волк расправился в 1987-м, а в 1987-м не было зафиксировано ни одного убийства наркозависимой проститутки, значит, первой жертвой была не наркозависимая проститутка. Профессор подтверждает по телефону: да, первое убийство могло послужить толчком, а после modus operandi усовершенствовался.
Грация входит в кабинет, закрывает за собой дверь, бросается мне на шею, целует в губы.
— Мне кажется, все уже знают, — шутит она, усаживается на край стола, упирается коленями в подлокотник моего кресла, гладит меня по щеке. Смотрит прямо в глаза томным взором. Спрыгивает, зардевшись, когда постовой стучит в дверь.
— Фонограмма из криминальной полиции, комиссар. Перечень нераскрытых предумышленных убийств по всему региону за 1987 год. Всего восемнадцать. Одиннадцать женщин. А если он убил ее за пределами региона? Будем надеяться, что нет.
Грация обхватывает меня сзади, кладет подбородок мне на плечо, вполголоса читает список. Она не успевает отпрянуть, когда постовой снова стучится и тут же входит.
— Я забыл принести газеты, комиссар. Извините…
Грация, ему в спину:
— Вот теперь действительно узнают все…
За час мы обзвонили все комиссариаты, занимавшиеся этими делами.
Осталось три имени: Каттани Карла, Пазини Моника и Де Катальдо Пьера. Двадцати — двадцати одного года. Исключаем Каттани, рост метр девяносто один, восемьдесят килограммов, играла в баскетбольной команде Пармы.
Внешность неподходящая.
Профессор подтверждает по телефону: да, она слишком отличается от прочих.
Пазини Моника, изнасилована и убита в Болонье, в гараже на Пиластро, когда возвращалась домой с урока commercial english.[167] Насилие не вписывается. Это было бы в первый и в последний раз.
Профессор подтверждает по телефону: да, не вписывается, но не дергайте меня больше, пожалуйста… Соберите воедино все ваши соображения и вечером спокойно перезвоните.
Два подряд нервных спазма. Грация обнимает меня, обеспокоенная:
— Тебе когда к врачу? Ты анализы сдал? Кажется, тебе надо было идти сегодня утром?
— Нет, днем. Заодно и анализы.
Третье имя: Де Катальдо, Пьера. Студентка университета. Пропала в мае 1987 года. Сумочку, испачканную в крови, нашли в Модене, в мусорном баке. Исчезла бесследно, проводя поквартирный опрос по поводу новой АТС. Последний адрес, по которому ее видели: улица Кампителли, 29.
Меня охватывает дрожь.
Где живет инженер?
На улице Кампителли, 31, в соседнем доме.
Совпало.
Мы с Грацией уже почти у двери, когда звонит телефон. Вопли главного комиссара полиции слышны, наверное, даже на стоянке патрульных машин.
— Можно узнать, кому пришла в голову такая расчудесная идея? А, Ромео? Просмотрите срочно сегодняшнюю газету, ибо я сейчас спущусь к вам и докопаюсь, какому придурку пришла в голову эта херня!
Сегодняшняя газета.
Заголовок: «Волк-оборотень».
Внизу, петитом: Серийный убийца на виа Эмилия.
Каким-то образом просочившиеся неофициальные данные по этому делу в статье, полной вопросов, за подписью Карло Лукарелли. Мало конкретных сведений, мало что сказано по существу, но неприятности обеспечены.
Блиц-опровержение прокуратуры. Интервью с главой региона, который говорит о провокационных, дискредитирующих выпадах с двусмысленной политической подоплекой. Статистическая сводка от редакции, из которой явствует процентное увеличение числа убийств за последние годы.
Спазм следует за спазмом, очередями — чтобы никто не заметил, прячу руки в карманы.
Лорис извиняется:
— Кой черт мог знать, что он журналист, этот тип… Нас познакомили на вечеринке, мне его представили как криминолога, а поскольку он не врубался, то я…
В десять часов приходит факс от адвоката Фольи, адресованный в прокуратуру, копия главному комиссару полиции и начальнику оперативной группы: «…любая, подчеркиваю, любая информация, переданная в прессу и дискредитирующая моральный облик и социальный статус нашего клиента…»; следом — факс от заместителя прокурора Ландзарини, адресованный главному комиссару полиции, копия заместителю начальника оперативной группы: «…любая, подчеркиваю, любая информация, переданная в прессу в нарушение тайны следствия…»