— Мы с тобой раньше нигде не встречались? — спросил как бы мимоходом.
— Может, и встречались, — отозвалась она. — Я стою у вокзала, а вы там рядом живете…
— Ну да. На моей улице одностороннее движение, я должен повернуть направо, чтобы выехать, и практически неизбежно проезжаю мимо тебя.
Переменил ритм на кварту. Снова почувствовал сквозь грубую сетку гладкую, прохладную кожу. Повернул руку, раскрытой ладонью обхватил колено.
— Позволь заметить, что этот цвет волос, ярко-рыжий, тебе малость не идет, поверь. Похоже, это парик.
Она повернулась, посмотрела на него сквозь темные очки. Он не сводил глаз с дороги, безмятежный, спокойный.
— Клиентам нравится, — пожала плечами она.
Бросила еще один взгляд, быстрый, искоса, но он по-прежнему глядел на дорогу. Невольно вздрогнула, когда его рука переместилась выше.
— Вот и приехали, — сказал он, сворачивая на проселочную дорогу и останавливаясь у поля. Отвел руку немного в сторону, нашарил на полу, между сиденьем и дверцей, отбитое горлышко бутылки и зажал его в кулаке.
— Чудесное уединенное местечко, — похвалила она, просунула руку в сумочку, висевшую на боку, и рылась там до тех пор, пока пальцы не сомкнулись на шершавой рукоятке пистолета. — Нужно его запомнить.
Он кивнул. Потом оба одновременно развернулись, готовые к броску, и улыбнулись друг другу.
Карло Лукарелли
ТРЕТИЙ ВЫСТРЕЛ
(рассказ)
Среди ночи она поднялась, чтобы снять с себя лифчик. Марко что-то недовольно забормотал во сне, и она, приподняв одеяло, выскользнула из постели, чтобы засунуть руки под майку и расстегнуть застежку. Что-то было не так, и, снова вытянувшись и ощутив подушку под головой, она уставилась на отсвет огонька радиобудильника на потолке. Губы, пересохшие со сна, сами сложились в слова: «Я знаю, в чем дело». Она снова села на постели, уже не обращая внимания на Марко, который на этот раз проснулся и спросил: «Ты чего?» — но тут же опять заснул. «Ничего», — прошептала она одними губами, подумав при этом: «Я поняла, в чем дело», встала, вышла в гостиную и уселась на диван, протянув босые ноги на подушку. Подперев ладонью щеку, она принялась нервно покусывать ее изнутри, словно хотела прогрызть дырку.
Она поняла, в чем дело.
Вернувшись в спальню, она достала из кармана куртки, брошенной на спинку стула, блокнот и еще полежала, на этот раз с закрытыми глазами, прижав блокнот к животу.
Она так и не заснула, но немного успокоилась, когда наконец положила блокнот на комод и прикоснулась к нему рукой, словно это прикосновение придало ей силы и помогло не передумать.
— Ты что, не выспалась? Кто бы мог подумать, что Маркино… с виду такой спокойный…
— Иди ты в жопу! Все вы спокойные. И я не то что не выспалась, я вообще не спала. И Марко тут ни при чем.
Обычно она не грубила. То есть ему не грубила. Они были знакомы бог знает сколько времени, с тех пор, как она еще курсанткой-новичком явилась в Болонью. Форма на ней тогда была с иголочки, наглажена — ну прямо как с обложки журнала «Женщины в полиции». И теперь, после пяти лет за рулем, когда пиджак на ее спине вытерся хуже куртки таксиста, когда ей удалось дослужиться до начальника патруля, она по праву могла рассчитывать на толику почтения с его стороны, даром что он был начальник. И она всегда эту толику имела. Он опустил взгляд на листок, который она положила перед ним на письменный стол, пригвоздив его пальчиком с лакированным ногтем.
Он отодвинул листок подальше от глаз, ибо не желал складывать оружие перед временем и окулистом.
Квестура Болоньи. Отдел Воланти. «Я, нижеподписавшаяся ассистент Д'Анджело Лара…»
— Ну и что? Я уже читал твою служебную записку и отправил ее магистрату.
— Она неправильная. То есть… она неполная.
— В каком смысле?
— В том смысле, что все на самом деле было по-другому, а не как я написала.
— В каком смысле?
Ей ужасно хотелось снова прикусить щеку и погрызть ее, потому что надо было подумать. И еще больше хотелось высказаться, потому что боялась сказать: «Нет, ничего, извини» — и уйти ни с чем.
Однако заговорил он:
— Давай по порядку. Такого-то и такого-то числа, то есть позавчера, в ноль часов тридцать две минуты, какой-то мужчина позвонил в сто тридцатое и заявил, что слышал выстрелы на улице Эмилии Поненте у дома такого-то. Вы с агентом Джулиано поехали туда и обнаружили разбитую витрину ювелирного магазина и двух албанцев на земле. Мертвых. На месте преступления вас ожидал инспектор Гарелло, который предъявил вам свое удостоверение за номером таким-то и сообщил, что стрелял он. Возвращаясь из кино, он увидел, как двое албанцев бьют витрину. Он назвался и приказал им прекратить, но один из них вытащил пистолет и выстрелил в его сторону. Тогда Гарелло, не будь дурак, занял выгодную позицию, приготовил оружие к бою и — бах, бах — и они лежат. Я правильно излагаю?
Не говоря ни слова, Лара затрясла головой. Трудно было говорить с перекошенным лицом и губами на сторону: она кусала щеку.
— Джулиано тоже все подписал и засвидетельствовал. Есть также свидетельские показания человека, который позвонил в сто тридцатое, синьора такого-то, карабинера на пенсии, где сказано: «Я услышал один за другим три хлопка, которые, благодаря моему опыту службы в карабинерах, я квалифицировал как выстрелы. Кроме того, заявляю, что два выстрела были громче, видимо, калибр оружия крупнее, а один тише, видимо, калибр мельче». Он так и сказал: «два «тум-тум» и один «так»». Если не ошибаюсь, ты сама так написала. Я правильно излагаю?
Щека прокушена. Лара сглотнула, ощутив во рту сладковатый привкус крови.
— Почти.
— Сама так написала.
— Да, но я написала не все. Я не спала всю ночь и думала. Свидетель, тот карабинер, сказал не совсем так.
— «Тум-тум, так». Два выстрела Гарелло из калибра девять-двадцать один и выстрел албанца из калибра шесть-тридцать пять. Все верно.
— Нет.
— Два «тум-тум» и один «так».
— Нет, два «тум-тум», а потом один «так».
Ну вот и сказала. Лара тронула ранку на щеке кончиком языка и ощутила укол, как бывает, когда лизнешь батарейку. На лице комиссара не отразилось ни понимания, ни растерянности.
— Албанец стреляет — Гарелло отвечает: «так, тум-тум». А здесь наоборот: «тум-тум, так».
Растерянности на лице комиссара снова не отразилось. Отразилась скука, более того — отвращение.
— Первое, — сказал он, — предположим, что карабинер ошибся. Второе: предположим, что ошиблась ты. Третье, — он отогнул кончик пальца наружу, словно хотел отломать, — примем как гипотезу, просто как гипотезу, что Гарелло там проходил, увидел, как бьют витрину, закричал: «Стой, полиция!» — и вытащил пистолет. Не хватало еще, чтобы ты, вот так же проходя, вытащила, к примеру, мотыгу. Ну, ведь так?
Лара кивнула, снова скривившись, только в другую сторону: в сторону непрокушенной щеки.
— Тогда примем как гипотезу, но только как гипотезу, что те двое обернулись, все побросали, может, у них и был пистолет, может, Гарелло имел при себе калибр шесть-тридцать пять. Внештатный, конечно, но мало ли что бывает… И тогда (гипотеза, только гипотеза) он стреляет первым, да и кто бы не выстрелил, а потом, чтобы уж наверняка, делает контрольный выстрел в мертвого албанца.
Он откинулся на спинку кресла, положив руки на подлокотники. Казалось, он спокоен, но только казалось.
— Ты же знаешь, кто такой Гарелло?
Лара кивнула.
— И мы отправим под суд такого, как Гарелло, из-за этих албанских засранцев?
Лара застыла, потом затрясла головой.