Хорошо, что Смородина сидел. Он никогда ранее не видел боевого генерала, который обращался бы к психоаналитику. Денди в полутемных очках интересовал его все сильнее.
– Но сейчас она взрослая женщина.
– Как у вас у адвокатов все просто, даже завидно. Восемнадцать лет исполнилось – получи здоровый новый мозг взамен съеденного. Я вам скажу, как бывший бонвиван, а сейчас разбитый жизнью неудачник: травматик не понимает здорового человека, не может. Чахоточный больной, глядя через окно со своей кровати на бегуна, никак не разделит его мышечную радость после пробежки. Чувственный аппарат не позволит. Но и здоровый не понимает травматика. Ему не дано, поскольку не чувствует боли. Это очень хорошо, что не понимает, ничего в них нет хорошего, в этих травмах. Отнимают силы и время. Но когда вы говорите «взрослая женщина»… – Дядя покачал головой. – В вашем случае это просто непонимание.
Этот мужчина, выправка которого чувствовалась даже сейчас, когда он сидел в инвалидном кресле, говорил о терапии абсолютно серьезно, в то время как даже модные гуманитарии в два раза моложе его нередко относились к ней иронично, как к какому-то баловству.
Афанасий Аркадьевич выдерживал паузы и был не суетлив. Чувствовалось, что он командир по призванию.
– Брат мой был сложным человеком. А ребенок не может взять собрать вещи в пакетик и уйти. Когда мне рассказывают, что дети бывают такими и сякими, я всегда говорю, что, конечно, да, но все равно у взрослых несоизмеримо больше возможностей распоряжаться своей жизнью. А когда больше возможностей, ответственность больше. Если Жанна смотрела бы на жизнь трезво, она повесилась бы. Она выдумала маму, которая ее любит и обязательно за ней придет. Живя в этом мире грез, она выжила. Только благодаря ему. Изо дня в день. Здесь, потом в Англии. Любит ее отчаянно. Конечно… И что, хороший вы адвокат?
Смородина скромно уточнил, где расположен его офис, и сразу вернул беседу в нужное ему русло.
– То есть мать ее не любит? А она этого не замечает?
– Объясняет себе ее действия иначе. Я глуховат и ходить не могу, но я не идиот. И вы тоже. Она ей интересна, как прошлогодний снег. Ей нужны только средства.
– За вашего брата она вышла замуж из-за денег?
– У него и деньги-то были, потому что он мой брат. Коммерсант из него, прямо скажем, был не очень. Шашлычная была, сейчас там арендаторы кафе открыли. Он здесь соседей кошмарил, а я ходил следом и все его дела улаживал. С тех пор с нами здесь и не общается никто. Перед овцой молодец, а перед молодцем сам овца.
– Вы ссорились?
– Что вы хотите услышать? Как я относился бы к такому человеку, если бы он не был моим братом? Я об этом не думаю вообще. Не ду-ма-ю.
– А с женой он как обращался?
– Он на ней не женился, в том и дело. Она была неприлично молодая, лет девятнадцать. По мозгам все только одиннадцать. Не сказать, чтобы красивая. Обычная. Ее парень заставлял продавать наркотики. Как заставлял? Просто сказал, будешь вот дурь толкать. Защитить ее было некому. И он же ее сдал потом, чтобы самому не сесть. Семь лет светило. Кто-то брату об этом рассказал. Он как увидел ее фотографию, только что в ногах у меня не валялся. Ныл, слезу давил. Люблю, говорит, не могу, пропадет девка, а ты же знаешь, что она не так виновата, как тот, из-за кого она садится. Чувствую, говорит, судьба моя. Ну, я вмешался. Она дала показания и на упыря, и на наркобарона, на которого тот работал. Ее освободили. Теперь ей путь в ее родной город был заказан, ее бы убили прямо на вокзале. И тут брат мой с домом в Подмосковье. Принц, е-мое! Толстоват правда. И придурок. Она каждый вечер приходила к нему с поклоном: швабру надо новую купить и машину заправить. Вот тебе, Эльвира, тыща рублей, машину заправить, а швабру пока старую можно использовать, она хорошая. И так каждый вечер. Волосы разрешал носить только распущенные, стричь запрещал – «я люблю длинные». Только в последний год уборщицу нанял, да и ту прогнал вместе с ней. Миллионер! А когда она начинала выть, он прямо ей говорил, что стряхнет пыль с ее уголовного дела. В тюрьму она не хотела.
Потом она с кем-то спуталась, и он действительно решил пыль стряхнуть. Но я не дал. Она тогда уехала и больше здесь не появлялась. Это, говорю, твоего ребенка мать, а мы люди, не звери. Жанна – это наша кровь, я ее в обиду не дам. Как сейчас помню. Он сидит в зале перед телевизором: «Чаю!» Маленькая Жанна бежит на кухню заваривать чай. Ты, говорил, Жанна, много ешь, смотри, если не будешь старость мою лелеять, тебя бог накажет. Я тогда узнал, с какого возраста можно в хорошей английской школе учиться, и отправил ее туда. А недавно умер мой брат. Теперь я живу здесь, а Жанна то со мной, то в моей квартире в центре города.