– Не знала. Как…?
– Он утонул.
Теперь Мэри на том конце начала издавать характерные тихие звуки, похожие на писк морской свинки. Вик познакомился с ней еще в школе. Он говорил мне, что никогда не изменял жене ни с кем, кроме меня. Может, и врал, но я так не думаю. До Мэри Вик спал, наверное, с пятью-шестью девушками; школьницы шестидесятых, отсутствие презервативов, и я так и представляла себе, как девочки просто приходили домой и подставлялись под кран, чтобы вымыть из себя то самое. Вероятно, не обошлось и без одного-двух абортов. Готова спорить, я была первой женщиной, в которую Вик не кончал, а для мужчины все новое может стать эротическим открытием.
У меня потекли слезы. Я кое-что знала о мире, в котором теперь жила Мэри. Сердечные таблетки, которые мужу больше не нужны. То, что лежит в холодильнике, хуже всего, потому что это нельзя хранить бесконечно долго. А что, если умерший вернется и захочет свой кофейный йогурт?
Но ребенок! Я не могла себе представить. Или могла представить. Еще до того, как найти тебя, я представляла, как теряю тебя. Ощущение было такое, словно кто-то подает мне мое сердце на тарелке и заставляет отрезать пульсирующие куски и поедать их без приправ.
– Почему ты плачешь?
– Простите, – сказала я. – Мне не следовало плакать. Я не вешалась на Вика. Я так соболезную по поводу вашего сына!
– Ты лживая пизда!
Мэри бы не поняла. Если бы я сказала Вику, отправляйся домой к жене, ты, свинья, он захотел бы меня еще больше, а ее – еще меньше. Такое нельзя говорить ни одной женщине, тем более скорбящей.
– Мне жаль, – произнесла я еще тише.
– Я звоню, – сказала Мэри, – по другому поводу. Моя дочь, Элинор… это на случай, если он никогда не называл тебе их имена… я не знаю, где она. Элинор тебя ненавидит. Она сказала, что хочет тебя убить. И я вот тут думаю. Если дочь придет к тебе. Если она придет к тебе, ты окажешь мне честь, сообщив об этом?
Я кивнула в трубку.
– Слышишь меня, ты, пизда?!
– Да, – сказала я. Подумала о слове «честь», и мне захотелось себя убить.
Глава 7
По пути домой я приняла два миллиграмма клонопина. Этого хватило, чтобы чуть-чуть забыть о ребенке. Но мысль о нем возвращалась в ужасных образах – анимешные глазки, моргающие внутри детского гробика.
Войдя в дом, я обнаружила, что на моем диване сидит хозяин участка. Меня объял страх, а бежать было не к кому.
– Милая! – сказал Ленни, вставая. – Мне так жаль, я ужасно переживаю! Я был здесь, ходил из угла в угол и хотел покончить с собой.
– Леонард?..
– Да, моя милая. Все кончено? Ты это сделала?
– Сделала – что?
– Ты этого не сделала, и хорошо. Это замечательно, дорогая. Мы справимся. Мы переживем. Иди, присядь рядом со мной, жизнь моя. Давай-ка славно поужинаем и посмотрим смешное кино.
В одной руке у Леонарда был бокал со спиртным, а в другой книга. Уильям Карлос Уильямс «Весна и все остальное». Волосы Ленни были взъерошены. На белой рубашке с воротничком – зеленые пятна.
– Ленни, кажется, вы что-то перепутали.
– Да, и тебя я перепутал. Я ужасный человек, Ленор, и я не заслуживаю нашей жизни. Иди ко мне поближе, тело мое. Моя женщина в голубом.
Я пару месяцев проработала в супермаркете в Юте, упаковывая в пластик куриные грудки. Моим начальником был мужчина в ковбойской шляпе и галстуке боло, который всегда держал руки в карманах. В один прекрасный день он рехнулся и выстрелил жене в шею. Разумеется, такие вещи случаются не в один день. Вероятно, у мужчины накипало месяцами, но как я могла это заметить, упаковывая курицу и подолгу не глядя на часы, чтобы потом приятно удивиться, узнав, как много времени прошло? Но когда приехала полиция и начала задавать вопросы, я вспомнила, что мой босс несколько раз называл меня Шелли: Шелли, нам нужно еще грудок в холодильник, а вчерашние надо переложить в секцию со скидкой. Я его не поправляла. В тот момент не видела в этом смысла.
– Ленни.
– Да, любовь моя?
– Леонард, – сказала я. – Я не Ленор. Думаю, у тебя эпизод.
Я сказала это спокойно. И стала наблюдать, как разум возвращался в тело Ленни. Когда реальность прокралась внутрь, с него разом слиняли все краски. Лицо обвисло, и Леонард, казалось, в одночасье постарел на десяток лет.
Мой арендодатель обвел взглядом комнату, осознавая, что это его старый дом и что он здесь больше не живет.
– О, боже!..
– Все в порядке. Почему бы вам не присесть? Я принесу стакан воды.