Снимая шкуру, охотник «беседует» с медведем. Зверь как будто жалуется, что его убили пуля и ружье, а охотник убеждает его, что тот сам себя убил, играя с ружьем. Тут же, в лесу, во время свежевания туши достают сердце и печень, не отделяя их от горла и головы. Старший из охотников разрезает сердце на куски и первым съедает один из кусков, за ним в порядке старшинства сердце едят остальные охотники, и снова все каркают по-вороньи. При свежевании туши кости расчленяют по суставам. Уходя из леса, исполняют обряд, напоминающий прощание с покойником: стреляют из маленького лука в брюшину медведя.
…Показалось вдали стойбище, снова охотники превратились в воронов. Из чумов выбегают женщины, дети, они тоже изображают воронов. Посреди стойбища разводят костер, варят мясо, начинается всеобщее веселье — танцы, игры, песни. Запевает старший, танцоры подражают оленям. Тем временем зять варит медвежье мясо, криком ворона он дает знать, что оно готово. Намазав лица сажей, изображая стаю воронов, все приближаются к костру, рассаживаются, и начинается пир. После еды снова пляски, состязания в прыжках с шестом в высоту, через аркан, в стрельбе из лука. Веселье длится до поздней ночи.
Утром происходит церемония вынимания глаз: их вынимает старший из охотников, завертывает в бересту и хоронит на кедре. И опять танцы, игры, угощение у костра. На третий день устраиваются похороны головы медведя. Сначала голову варят, едят с нее мясо, затем собирают кости черепа, оплетают их прутьями и хоронят на высоком кедровом пне…
У отдельных групп эвенков особый обряд составляло приготовление внутренностей и сердца медведя с топленым салом и поедание этого блюда. Оно готовилось в особом котле. По верованиям многих народов, сердце и внутренности являлись средоточием жизни, поэтому с ними обходились так бережно. Иногда для похорон кости медведя собирали на помосте в анатомическом порядке.
Рисунки на бересте, изображающие медведя, кеты
Очень интересный комплекс обрядов медвежьего культа зафиксирован у кетов. Кетский медвежий миф рассказывает: «Когда-то жил в лесу кайгусь — лесовой человек, сын медведя и женщины. Шесть лет ему было, до семи не дошел, задумал жениться, девку у людей взять. Отец не велел: „Мал еще, подрасти надо“. Сын на своем стоит. Отец тогда семь шагов (следов) отсчитал, до восьмого допрыгнуть велел: „Допрыгнешь — к людям иди, не сможешь — нельзя идти, убьют тебя люди“. Рослому допрыгнуть легко, сын маленький был, не смог, но все-таки к людям пошел, взяв в подарок платок и платье. Идет, идет по тайге, навстречу ему бурундуки. „Куда идешь?“ — спрашивают. „Я к людям жениться иду“. — „Не ходи, назад не вернешься, убьют тебя люди“. Не послушал кайгусь, рассердился, убил бурундуков стрелой из лука, дальше потел. Навстречу ему белки: „Куда идешь?“ — „Я к людям жениться иду“. — „Не ходи…“ (и т. д. Кайгусь встречает также колонков, горностаев, соболей, росомах и волков; со всеми у него происходит одинаковый разговор, всех он, рассердившись, убивает). Пришел медвежий сын… к реке, где чум старика стоит. Дочь старика за водой пошла. Кайгусь схватил ее и ушел с ней в тайгу. Поздно уже хватились люди — нет дочери старика, медвежий след узнали. Утром небо посветлело, старик людей собрал, пальмы наточили, медведя гонять стали. Гоняли, гоняли; дочь старика, жена медведя, погоню слышит: „Это отец нас гоняет с людьми“. Кайгусь решил подарок, выкуп… отцу жены оставить — копку (кучку) бурундуков ему оставил. Люди медведя гоняют, видят — бурундуков много лежит. Старику говорят: „Это муж твоей дочери выкуп тебе оставляет, не зверь он, зачем гоняешь“. Старик не слушает, дальше гоняет. Кайгусь погоню слышит, копку белок — старику подарок — оставляет (затем кайгусь также оставлял кучки колонков, горностаев, соболей, росомах и волков). Старик дальше гоняет, уговоров людей не слушает. Сын медведя уже уставать стал: „Я все им оставил, все равно убьют“, — говорит. Остались только платок и платье, оставил и их медведь. Старика люди уговаривают: „Ведь человек идет, сколько подарков оставил, не гоняй его“. Не слушает их старик, дальше гоняет. Тогда кайгусь говорит жене: „Все равно убьют они меня, пугаю я их. Если не убьют, то мы не как лесные звери, а по-человечьи ходить будем. Если меня убьют, пусть правую руку отрезают, пусть бросают, сколько дней сидеть буду, чем кормить меня, пусть узнают. На бересте пусть рисуют, норку (кожу с носа и губ) пусть оставляют. Мои кости пусть гложут, ребра пусть связывают, голову, кости в сторону пусть относят“. Сказал все это и ушел людям навстречу. Старик его убил, дальше пошел, видит — дочь стоит, плачет: „Зачем мужа моего убили!“ Старик дочь взял, народ домой ушел. Мясо домой таскали. Лапу бросали, на бересте тень медведя, душу, рисовали. На руках, ногах, шее медь красную протыкали — так он сказал. Дочь мясо есть не стала. Три дня гостил медведь: юколу, утичий жир ему ставили. Кости собирали, ребра корой черемухи связывали. Потом все в лес унесли, на пеньке оставили. Когда тень на землю упала[40], медведь-сын пошел к отцу. По пути весь народ его встречал — бурундуки, белки, колонки, горностаи, соболя, росомахи, волки, стыдили, что не послушался. К отцу в чум (берлогу) пришел, вниз упал, только кости гремели»[41].
40
По поверьям кетов, медведь «возрождался» и начинал новую жизнь с того времени, когда завернутые в бересту (на ней рисовали его душу-тень) кости медведя высыхали и падали на землю с пня или дерева.