Однако некоторые черты обрядов, связанных с медведем, свойственны только промысловому культу. Например, сборы на медвежью охоту окружены таинственностью и сопровождаются некоторыми табу и мерами предосторожности. О предстоящей охоте обычно говорили мало, односложно («Надо зверя выслеживать»). У эвенков, как мы видели, запреты распространялись не только на охотников, но и на остающихся на стойбище женщин и детей.
Во время охоты также существенное значение имело соблюдение ряда обычаев. «Медведь умен, как человек, даже умнее: он все может, все знает и понимает, и если не говорит, то только потому, что он не хочет», — так говорят якуты. Поэтому надо опасаться его гнева и вести себя следует скромно, осмотрительно. Саамы считали, что медведь слышит все, что про него говорят, поэтому во время охоты его не называли по имени, не говорили о нем ничего плохого. У камчадалов нельзя было наступать на след медведя. Кеты говорили, что хвастаться удачной охотой на медведя, говорить о нем плохо — крайне опасно: «Скажешь несколько раз плохо, пойдешь на охоту, найдешь хорошее место, но тут из-за валежника поднимется медведь и сгребет тебя».
Извинительные обряды на охоте — также деталь промыслового культа. У многих народов Сибири и Северной Америки существовал обычай обращения к убитому медведю. Так, орочи, убив медведя, обнимали его и говорили: «Пришел, здравствуй, спасибо». Это приветствие, как и ряд других обрядов, совершаемых над только что убитым медведем, имело целью умилостивить его, отвести от себя вину за его убиение. Кеты, подняв медведя из берлоги, говорили ему: «Ты не сердись, дедушка! Пойдем к нам в гости!» — и убивали его. Долганы будили медведя в берлоге криками и говорили: «Удержи свой гнев». Убив медведя, они водили вокруг него хоровод и говорили: «Не мы тебя убили, сам умер. Плохо не думай и впоследствии наших детей не трогай». При подходе к берлоге эвенки говорили: «Дедушка, тебя убивает ворон». Эвенки киндигирской группы обращались к медведю в берлоге: «Не тунгус пришел к тебе, а якут заблудящий! Помаленьку вылезай, отец». Норвежский охотник, убив медведя, говорил ему: «Не я тебя убил, а ружье тебя убило». У других народов смерть медведя приписывалась разным животным либо считалась наградой за его «праведную» жизнь.
Такое же значение имели другие обычаи на охоте. Кеты, например, убив медведя, тушу оттаскивали к костру, чтобы «глаза медведя не видели своей берлоги». Рассказывали, что однажды охотник убил медведя и, не оттащив туши, пошел за людьми. В дороге он вспомнил, что забыл огниво, вернулся, а медведь ожил и растерзал его. Охотник дополз до людей и, умирая, сказал: «Жить дальше будете, убив медведя, оттаскивайте его от берлоги дальше, чтобы ее не увидел, а то оживать сердитый будет». Якуты не нападали на медведя врасплох, а сначала будили его, толкая в бок шестом. Тут же в лесу охотники, соблюдая определенные обычаи, свежевали медведя. Медведь, по представлениям многих народов, являлся одновременно и зверем, и существом высшего порядка, и в то же время подобным человеку. У кетов медведь — «как человек, шкура — только одежка, как у нас». В связи с этим обряд снятия шкуры медведя у многих народов одинаков. Шкура считается шубой медведя, и снимается она так, как снималась бы одежда с человека.
…Нам повезло: киномеханик отправился в верховья маленькой речушки показывать рыбакам-хантам новые фильмы. Мы упросили его взять нас с собой. Стоял август. Лишь небольшая клубная мотолодка могла пройти по теперешнему мелководью. Только взошло солнце, мы отправились в путь. Нам предстояло пройти не меньше 300 км. Таежные речки очень живописны. Их заросшие кустарником и деревьями берега плыли мимо нас сплошной зеленой стеной. На много десятков километров — ни одного дома, ни души — одна тайга…
И вот мы у места. Здесь река делает большой изгиб, и мы оставляем лодку у основания этой петли, а сами пешком направляемся по прямой: на той стороне должна быть стоянка рыбаков. Уже вечереет, последние лучи солнца золотят листву обступивших нас кустов. По узкой, еле заметной тропинке пробираемся вперед и вдруг из-за поворота открывается совершенно первозданный пейзаж: спокойно струится серебристая река, безмолвная тишина вокруг — и три чума сверкают желтизной бересты в лучах заходящего солнца. Пожалуй, никогда так остро я не чувствовала себя во власти одного ощущения: вот так жили наши предки и пять, и десять тысяч лет назад… Очарование первого мгновения длилось недолго: послышалась знакомая мелодия «Катюши». Оказывается, один из обитателей чума завел патефон…