Постепенно они удалились немного от горящих глаз. Олени стали топтаться на месте, тяжело поводя боками и косясь в сторону волка. Опомнился и Ёнко — надо удирать или готовиться к защите. Волк, видно, только что попался в песцовый капкан и еще не успел высвободиться из слабой для него ловушки. Что, если зверь сейчас оторвет капкан от якорька и кинется сюда? Успеет ли Ёнко удрать от него? А если защищаться, то чем?
Эти мысли молнией промелькнули в голове мальчика. Так же быстро подумал он о своем снаряжении. «Тынзян», — осенило его. Не выпуская вожжу, Ёнко вскочил на нарту, схватил тынзян. Не обращая внимания на обжигающий пальцы ветер и колючий снежный вихрь пурги, стал зорко всматриваться в громко скулящую, еле видимую фигуру волка. Олени нетерпеливо дергали нарту, а ветер то сбоку, то сзади старался свалить парнишку. Но Ёнко, широко расставив ноги, приготовил к броску тынзян, конец которого остался привязанным к нарте. Через миг петля, подхваченная удачным порывом ветра, со свистом полетела к поминутно зажигающимся в темной мути светящимся точкам.
Сквозь шум пурги послышался резкий визг зверя. И не успел Ёнко схватить брошенный в снег хорей, как совершенно испуганные олени рванулись и понеслись куда-то. Ёнко с трудом сидел в нарте, готовой вот-вот перевернуться. Сразу же почувствовал, как под ним туго натянулся тынзян, а где-то позади в смертельном страхе заревел волк.
Темень, пурга, предсмертный звериный вой сзади, дикий бег испуганной упряжки… Мальчику сделалось страшно. Онемевшими руками держался он за края нарты, чтобы не свалиться с сиденья. По разгоряченному лицу текли струи растаявших снежных брызг и неприятно, больно щекотали. Заиндевевшие ресницы мешали видеть. Во рту пересохло.
Сколько прошло времени в такой езде, трудно было определить. Во всяком случае, мальчику казалось, что пробежали олени огромный путь. Мало-помалу олени начали бежать ровней. Сидеть на нарте стало легче. Ёнко немного успокоился и заметил, что волчьего рева не слыхать. Бросил беглый взгляд назад: не оторвался ли зверь? В месиве из снега и темени не увидел ничего. Потянул рукой тынзян — тяжело поддается. Значит, волк в петле.
Уставшие олени шли все тише и тише. Они хватали снег разгоряченными ртами и наконец совсем остановились, не чувствуя хозяйской власти: Ёнко даже не шевелил вожжой.
Ёнко, пряча лицо от хлесткого снега, подергал на всякий случай тынзян, натянувшийся струной. «Сдох, конечно», — решил мальчик, устало поднялся на ноги, привязал передового, как принято, к копылу нарты и, озираясь озабоченно, стал размышлять: что же делать дальше?
Была уже ночь и буранило по-настоящему: ветер — холодный, пронизывающий — со свистом кружил жесткий снег. Вокруг в нескольких шагах не было видно ничего. Ёнко, утопая пимами в снегу, обошел кругом упряжку. Поглядел на небо и тяжело вздохнул: хоть бы звездочка какая светила — одна бурлящая мутная мгла. Понял — ехать дальше бесполезно. Как тут узнаешь, где пастух с оленями, где поселок? По Полярной звезде, по сполохам северного сияния Ёнко легко узнал бы, где юг, где север. Кто в тундре не сведущ в этом? Но сегодня небо — плохой ориентир.
Грустно сделалось мальчику, хотелось плакать, звать на помощь. Он тяжело опустился на нарту и растерянно крутил в руке конец вожжи, ежась от холода под снежным вихрем. Казалось, ему словно кто-то ласково шептал: «Только не пугаться и не теряться. Не куролесить зря по тундре, не мучить себя и оленей. И не плакать. Лучше переждать буран. Куропачий-то чум на что? Да еще с оленями».
Мальчик взглянул в сторону, куда струной уходил тынзян. Захотелось поглядеть на свою добычу. Ёнко встал с нарты, но сильно покачнулся от резкого порыва ветра и раздумал. Подойдя к лежащим кучей оленям, уже заметно занесенным снегом, Ёнко минуту постоял, внимательно всматриваясь в их неясные очертания. Затем, оберегая лицо, чтобы не удариться о рога, пробрался и расположился спать между вожаком и соседним оленем. Привычные олени даже не шевельнулись.
Закрыв глаза, Ёнко вдруг почувствовал сильный голод. Глотая слюну, стал мечтать об ужине, который, наверное, уже давно закончили интернатские ребята. Вспомнил, что за пазухой под малицей провизия, данная воспитательницей. Вспомнил и о сушеном мясе, положенном отцом в нарту. Но вставать не хотелось, и Ёнко сунул руки за пазуху, нашел булочку, сахар, начал есть.
«Да, плохо получилось — думал Ёнко, пряча лицо в густом теплом мехе оленя-вожака. — Отец, наверное, считает, — я помогаю пастуху стадо караулить. Поди, доволен, что удалось быстро отправить оленей на пастьбу. А бедные олешки лежат голодные, зубами скрежещут — в упряжи-то трудно доставать корм из-под снега. И воспитательница, наверное, тоже считает меня в безопасности возле пастуха. А я совсем не знаю, где нахожусь. Может, долго придется так лежать. Могу даже уроки пропустить. Ой, как нехорошо получилось. И зачем только я вздумал к капканам ехать? Теперь давным-давно был бы с пастухом. Пастуху, однако, трудно одному караулить оленей в такую пургу. Я бы большую помощь мог оказать ему — вдвоем-то волка не допустили бы к стаду. А не этот ли задушенный мной зверь беспокоил его вчера, как нисев сказывал? Значит, я уже помог пастуху избавиться от хищника. И вообще, какого бы волка я ни уничтожил, все равно помощь колхозу. Пожалуй, нисев не очень сильно будет ругать меня за самовольную поездку к капканам. И воспитательница не так сильно расстроится оттого, что я в пургу ночевал один в тундре. Вот только не пропустить бы уроков и успеть подготовиться к ним».