Сенька ушам своим не поверил, когда Гриш назвал его рулевым и все согласились. Не побоялся Гриш худой приметы, что править караваном будет незадачливый. А ведь даже Парасся не позволяла ему сесть за руль, когда, бывало, выходили на неводьбу, говорила, тони, мол, не будет.
Всем Сенька покажет. Еще его узнают. С тем и шел в парму.
Он слышит какой-то шорох, видит: Илька выползает из-под полога. Эх ты, горе-горемычное. Еленню, что ли, позвать, мальчонке пособить? Ишь, к борту лезет. Ненароком не вывалился бы. Головенкой туда-сюда крутит. Насиделся, видать, парнишка в четырех стенах. Водиться с ним было некому, а одного никуда не выпускали: еще обидит кто…
Еленню звать не пришлось. Сама забеспокоилась. Шею вытянула: что с парнишкой, спрашивает.
Сенька помахал ей рукой, мол, будь спокойна, присмотрю.
А Парасся дремлет. Не видит. Вот так сторож! Сенька осуждающе покачал головой.
Илькин взгляд встречается со взглядом Сеньки.
— Что, не спится, друг? Интересно ехать, да? — сразу заводит Сенька разговор.
— Ага, — негромко вздыхает мальчик.
— Пошто вздыхаешь? Бабушку жалко?
— Ага, — отвечает Илька и зачарованно смотрит на пузырчатые водяные мотки за бортом.
Сенька умолкает. Но вскоре снова продолжает:
— Глянь, Илька, киска твоя о тебе заскучала.
Илька оглядывается: верно, котенок вылез из-под полога, беспокойно мяукает, ищет укромное место.
— A-а, нужда пришла? — догадался Сенька. — Подальше, киса, тебе надо? Сейчас! — Он подтянул неводник за буксир, и котенок прыгнул в лодку.
Сенька отпустил буксир. Потом снова подтянул его, когда котенок запросился обратно.
— Умная киска и проворная — не упала в воду. Молодчина.
— Молодчина, молодчина. — Илька нежно гладит котенка иссохшими пальцами и не сводит глаз с широкой протоки, по которой плывет караван.
На повороте протока кажется огромным закипающим котлом. Она словно дышит: то вздымается, то опадает, образуя широкие воронки, которые заглатывают все, что оказывается поблизости, — щепки, ветки, палки.
— Эй, рулевой! Правь внимательно! Здесь водовороты! — донесся с носовой части зычный голос Гриша.
— Знаю! — поважничал Сенька, мол, доверили, так и не тревожьтесь, но на всякий случай плотней прижался к рулю.
Караван покачивало, как на волнах. Каюк кидало из стороны в сторону. Вдруг руль резко повернуло. Сенька Германец перекувыркнулся и, не успев ахнуть, полетел за борт.
— А-а-а! — Пронзительный крик Ильки разорвал тишину.
Гаддя-Парасся вскочила, безумно тараща глаза. Мужа возле руля не было, а его малица, распузырившись, кружилась на воде.
— А-а-а-а! О-о-ой! — завопила она что есть мочи. — Упал! Спасите-е!.. — По пояс свесившись за борт, Парасся старалась ухватить малицу мужа.
Вопли переполошили гребцов. Елення с истошным криком; «Илька!» — кинулась на корму. За ней с неожиданной проворностью, раскачивая каюк из стороны в сторону, побежал Эль. Гриш рванулся туда же — голос Ильки резанул его по сердцу. На веслах остались Мишка с женой и Сера-Марья. Женщины, испуганно ойкая, перестали грести.
— Табань, табань! — командовал им Мишка, гребя веслом в обратную сторону. Но остановить лодку на протоке ему не удавалось.
Гриш увидел Сенькину малицу и с облегчением воскликнул:
— Сенька упал!
Тут же, устыдившись своей радости, поспешил к веслам, помог Мишке подогнать лодку к тонущему.
Малицу крутило в большой воронке. Вздувшись пузырем, она удерживала Сеньку на воде. Впрочем, об этом можно было лишь догадываться. Сеньки не было видно, лишь поднятые руки его молили о помощи.
— Держись, Германец! Сейчас, якуня-макуня!
Гажа-Эль уже выбрал место, откуда удобнее всего вырвать тонущего из водоворота, и раскачивался, отводя руки, не то изловчаясь, не то отгоняя Парассю, которая в окружении разбуженных криком ребятишек все еще причитала и рвалась к мужу. До тонущего оставалась добрая сажень, когда Эль кинулся к борту, длинной ручищей дотянулся до малицы, зажал в кулак ее подол, подтянул Сеньку к каюку, втащил в лодку.
— Есть, якуня-макуня! — Эль поставил Сеньку перед Парассей.
Сенька был бледен, дрожал всем телом и едва стоял на ногах. С него, как с водяного, текла вода, и вокруг вмиг образовалась большая лужа. Рот его судорожно раскрывался и закрывался, словно у рыбы, выброшенной на сушу.
Но Парасся еще долго не могла успокоиться. Бессильно упав на колени, повторяла с плачем:
— Ой, беда, беда! Ой, беда!..
К ней жались насмерть перепуганные дочурки.
А под пологом, на разостланных оленьих шкурах, Елен-ня, что-то ласково нашептывая, укладывала Ильку. На мальчика вдруг напала неудержимая дрема,
2
Илька проснулся в полдень. Обвел взглядом полог, долго не мог понять, где лежит. Вспомнив, удивился, что рядом нет ребят, не слышно ничьих голосов. Встревоженный тишиной, он поспешно просунулся под брезент.
Его обдало запахом свежей зелени. Каюк стоял у невысокого берега, заросшего кустами зеленеющего тала.
Все ребятишки резвились с собаками на берегу. Радость переполнила Ильку: он не один, не брошен! Из-за полога показалась мать: она прибирала в лодке.
— Мы приехали в Вотся-Горт? — пополз ей навстречу Илька.
— Ой, нет, детка. — Елення взяла сынишку на руки. — Большую Обь еще не переехали. Ветер подул. Закипела валами. Видишь, беляки, — показала она сыну на шумевший безбрежный простор. Словно горы свежих стружек, шевелились волны… — А река вон какая — другого берега глазом не достанешь.
Набежавшая туча заслонила солнце, и водная ширь мгновенно подернулась смоляной чернью. Но тут же, будто кто-то торопливо стянул с реки темную сорочку, Большая Обь представилась огромной рыжеватой оленьей шкурой с белыми зализами.
— Ишь как ветер гуляет. Ничего, стихнет. Крутой не долгий.
Умывая сына, Елення ласково приговаривала:
— Сейчас на берег сойдешь, на зеленую кроватушку. Вон какая травушка-муравушка уже поднялась. Здесь подале от Камень-горы, потеплее, чем у нас. Поиграешь на травушке.
Она окликнула мужа. Гриш зашел в воду, через борт каюка принял Ильку на руки.
— Как спалось, сынок? Ничего не болит?
— Не-е…
Отец понес мальчика к костру, который весело пылал под защищавшим его от ветра раскидистым тальником.
На огне кипело несколько медных чайников. Чем-то вкусным пахло из большого котла, возле которого хлопотала Парасся. Неподалеку от нее стояли кринки с молоком и чашки, лежали ложки. Рядом могуче храпел Гажа-Эль.
С охапкой зеленых веток тала просеменил к каюку Сенька. Он уже пришел в себя после ночного происшествия, обсох и наломал на берегу веток для скотины — пусть и она поест свеженького. Возвращаясь с каюка, задержался возле Ильки.
— Славно поспал, спаситель мой?
— Ага. — Илька сразу все вспомнил. — Ты упал и чуть не утоп. А кот Васька не упал!
— Так то киска, я же — человек. — Сенька по обыкновению казался простодушным, разве только чуть погрустнел, и тон у него был виноватый. — Ничего. Всякое бывает. — И он побрел за новой охапкой зелени.
Парасся, помешивая большой ложкой в котле, выразительно посмотрела мужу вслед.
— Ирод злосчастный! — проворчала она. — До смерти напужал. Не вздулась бы малица да не заревел бы вовремя мальчишка, завтракали бы тобой водяные, дурак!..
Вскоре сели обедать.
Каждому из большого котла дали по куску утятины. Птиц настрелял Гажа-Эль.
Он же нашел несколько гнезд острохвостов, которые раньше других уток кладут яйца. И после мяса все полакомились утиными яйцами, сваренными в одном из чайников.
Первый коллективный обед получился сытный. Наелись почти без хлеба, без сухарей. И хорошо, пригодятся. Встали после еды в добром настроении. Так бы каждый день! Так жить можно! Вот бы еще ясной, тихой погоды. Но ветер не унимался, и Гриш завалился спать на лужайке. Обрадовалась возможности отдохнуть и Елення, примостилась рядом с мужем.