— Так-то вот, Роман Иванович, дорогой-бесценный…
Куш-Юр тяжело вздохнул, но подбодрил друга:
— Не горюй, Гриш. Обычные житейские стычки… Пора, наверное, отдыхать? Вы с промысла, с покоса. Да и я с дороги, не прочь бы прикорнуть. Спасибо за угощение!
— Пожалуйста, не обессудь, что скудно, — по обычаю с поклонами ответили хозяева. И стали подниматься.
Куш-Юр отказался отдыхать в избе, сказал, что предпочитает подремать в лодке, на воде.
— Ну, и я с тобой! — обрадовался Гриш: ему хотелось побыть с Куш-Юром наедине, излить душу, в избе этого не сделаешь — соседи все слышат.
Куш-Юр понял Гриша и не воспротивился, хотя его в самом деле тянуло поспать.
Они настлали в лодке сена, выехали на реку, воткнули в дно длинные колья, привязали калданки рядышком и улеглись, укрывшись дождевиками.
Легкий ветерок приятно холодил, хмель на свежем речном воздухе понемногу выветривался, мысли прояснялись.
Они лежали молча, прислушивались к крику чаек. Над ними умиротворенно сияло голубое небо.
— Это ты ладно придумал, — выразил свое удовольствие Гриш. — Чудно ведь как: комар от воды плодится, а на воде не держится. Гляди — нет их тута!
— Ветреннее здесь, прохладнее.
Гришу хотелось поговорить, и он продолжал:
— А я так думаю — ему тут нету никакого пропитания: птицу не догонишь, рыбу не ухватишь. А на земле — всякая живность. Кто-нибудь да поймается.
Снова помолчали.
— Хорошо, что ты приехал. В самый раз, — сказал Гриш в раздумье. — Так-то оно все бы ничего, да с людьми трудно. Хочешь как лучше, а который поперек встает.
«Мишка Караванщик? — хотел спросить Куш-Юр, но воздержался. — Кто же другой?»
— Хитрая тварь… Сам крошка, а, знать, с умом.
— Ты про кого? — удивился Куш-Юр.
— Про комара-поедника…
— Хочешь сказать — человек вон какой большой, а без ума?
— Да нет… А впрочем — да! Ты ему добра желаешь, а он нос воротит, не в ту сторону идет, куда надо…
Куш-Юр долго молчал. И Гриш больше не заводил разговора. Куш-Юр понимал: от него ждут совета. И он выложил свои раздумья:
— Считали, царя свалили, буржуев вымели, и жизнь покатит, ну не как на санном полозе, но вроде того. Один трудовой народ, друг и брат, все сообща — и пойдем. Где тяжко, там приналяжем, вытянем — и дальше. А получается не так. Вон как к вам ехал, мирил двух баб. Из-за покосов раздор между ними. У одной мало угодий, а у другой — излишек, не выкашивает, без того сена вдоволь. Да и косить некому. У которой нехватка, просит, мол, дай выкошу. Не дает. «Наш этот покос. Наш!.. Исстари наш! Не отдадим никому!» И косой размахивает, устрашает — не подходи! Говорю ей добром: «Так ведь у соседки сена не хватает…» — «А нам какое дело, что ей не хватает? Осока наша собственная! Хотим — косим, хотим — нет!» Ну, я ее прижал, приказал — уступить ту осоку…
— Bo-во, сквернота наша! Себе, но не людям, а то не себе, так и не людям! Как сходились — уговаривались: общим котлом жить будем. Так нет же… А если всяк себе, так, знать, опять по-старому?
— Заезжал к Озыр-Митьке. Шумит всем, что тоже парму сбил. Хитер! При мне улов делили. Кому пай, кому полпая. Один пай, гляжу, лишний. «Кому?» — спрашиваю. «Озыр-Митьке». — «Как так?» — «А так: невод-снасти его, лодки — тоже…» Не парма, а батрачество. Ладно, доберемся до него…
— Видишь! Озыр-Митька! От него чего ждать? А Мишка Караванщик? Ни кола, ни двора! А туда же метит. Может, и выше потянется. Кабы со всеми равно хотел жить, чего бы ему ершиться?
«А наверное, так и есть!» — подумал Куш-Юр. И вдруг вспомнил Мишкину грубость за обедом, Сандрину приниженность и молчаливость и проникся к ней жалостью. Еще до сегодняшнего утра у него теплилась надежда, что Сандра одумается… Но между ними, оказывается, стена, которую не ему, а ей надо перемахнуть. Хватит ли у нее сил? Разволновавшись, он заворочался, словно ему стало неловко лежать, лодка закачалась. Куш-Юр подумал, что не будет ему жизни, пока Сандра не с ним, а с Мишкой.
Гриш догадался, о чем думает Куш-Юр, вспомнил Мишкину грубость за обедом и, жалея Сандру и сочувствуя другу, первый раз повинился, что не помешал свадьбе.
— Не в том дело! — с огорчением выдохнул Куш-Юр.
— В ком же? — не понял Гриш.
— В боге. Сама призналась. Сегодня. Меня любит — это точно знаю. Язык отруби, если придумываю. А пошла за нелюбимого. Отчего? Оттого, что под венец я не стану. Без попа — не в законе. А с нелюбимым — в законе. Вот какая петрушка. Из-за чего жизнь поломала!
— Все ж таки бог…
— И ты… За новую жизнь, а с богом!
— Как же без бога-то? Без бога непривычно…
— Тебе без бога непривычно, Мишке — без своего хозяйства, той бабе — без осоки своей. Так оно и идет…
— Может, мы чего не так делаем? — вполголоса спросил Гриш.
Куш-Юра поразил не сам вопрос, а удивительное совпадение мыслей его и Варов-Гриша. И он сейчас подумал, чего все-таки артачатся и Мишка, и Эль, и Сенька, каждый по-своему, против взаимовыручки? Ведь всякая парма на взаимовыручке строится. Гришу он ответил негромко:
— Хорошее вы дело Делаете. Такой пармы, как ваша, на всем Севере не было. Поновей она у вас, почеловечней. И то, выходит, не по нутру кой-кому. Привычка старая, себялюбие чертово сидит в каждом. Не вышибешь сразу заразу эту. Тут надо быть терпеливым… А ты поспи-ка давай, ночь ведь глаз не смыкал.
— Завтра отосплюсь, когда уедешь. Мне разговор с тобой дороже сна-отдыха.
— Ну уж ты через край…
— Верное слово.
— Благословил я тебя на выселку, — верно, не рад?
— Ты что?! — Гриш приподнялся, перегнулся в калданку Куш-Юра, проговорил возбужденно: — Да я тутошнюю жизнь ни на какую другую не променяю! Один тут с Елейней и ребятами я во как жил бы! — Он энергично приложил руку к горлу. — Во как сыт был бы! А интереса такого, как в парме, не имел бы. Это уж я точно знаю. Слушай, тут ведь такое хозяйство можно завести! Место благодатное — сам видишь! В раю не сыщешь. Право слово! Всего вдоволь. Людей вот маловато. Разов бы в пять больше была б парма — э-э-э, как бы тут зажили мы — на всей земле-матушке лучше не сыскалось бы! Руки-ладони аж чешутся. И то сделал бы, и другое. Здорово интересно все представить. Не думалось, что так занятно это. Вот только людей поболее бы.
«Хваткий становится», — с гордостью слушал его Куш-Юр и, когда Гриш замолк, сказал осторожно, будто предупреждая:
— Этих бы не разогнать.
Гриш сразу потух, стал озабоченным.
— Думаешь?!
— Если крутовато брать…
— А как послаблять? Добровольно ведь пошли в парму!
— Парма парме рознь…
— Без общего котла и общей засолки? Или еще как? — в голосе Гриша слышалось недовольство, брови его нахмурились.
Куш-Юра это не смутило.
— Я не к тому… Понимать надо хоть того же Мишку. Трудится-то наравне, а приходится на его долю меньше.
— Делить улов по паю на свата-брата можно. Вроде никому не обидно. Мишка первый ухватится. Но как пораскинешь — несправедливо! У того же Мишки лишек заведется, завидки пойдут, опять спор-раздор. Вот ведь что!
— Да-а-а… А должно все быть в согласии.
— В чем и дело!
— Может, зря голову ломаем? Может, испытаете еще? С умом. Без спешки. Что не так — согласуем.
— Вот это по мне! — обрадовался Гриш.
Куш-Юр утомился, не прочь был чуток поспать. Вечером ему в путь, ночь добираться до условного места, где подберет его катер. Но Гришу не хотелось оставлять разговора.
— Ну как ты там — все один-одинешенек?
— Один. Работы много.