— Точно, якуня-макуня! Дурная слава пойдет о нас, снега зимой не выпросишь ни у кого.
— С другой стороны, — Гриш, казалось, взвешивал каждое слово, — потачку кровососам давать — тоже не след. Поедник он. На чужой нужде жируется. Была у меня думка в Мужи съездить, все председателю обсказать. Пусть власть выручает.
— Слышь, ведь это здорово! — гаркнул Мишка и стукнул кулаком по столу так, что посуда подскочила.
От этого его возгласа встрепенулась Парасся.
— Нечего на его толстую образину глядеть, людоед он поганый! Деток наших ест и нами закусывает! — выкрикнула она.
— Не-е, — покачал головой Эль. — Так меж людей не водится…
— Оно, конечно, кабы не за чертову винку…
Эль не дал Гришу закончить:
— Во! Самое.
— Что с того! Нет нынче нравов — обдирать трудящих. За что мы воевали, партизанили?! — горячился Мишка.
— Ага! Все тело в шрамах, — забывшись, с горделивой нежностью удостоверила Парасся.
И опять Марья с Елейней переглянулись, толкнули ДРУГ дружку локотками. Парасся вспыхнула, поняв, что ляпнула не то, и визгливо крикнула женщинам:
— Что вы все перемигиваетесь, будто девчонки на мыльке!
— А ты нам не заказывай! — сверкнула глазами Марья, не обращая внимания на Еленню, которая теребила ее за рукав.
Неизвестно, чем бы это кончилось, если бы в избу не влетел Энька с истошным криком: «Биа-пыж!.. Биа-пыж идет!»
Парасся была ближе всех к порогу и первая выскочила из избы, позабыв и про стычку. Другие от нее не отстали. Гриш успел даже прихватить на руки Ильку.
Время от времени мимо острова Вотся-Горта проходили по Большой Оби пароходы. Однажды проплыл даже караван двухтрубных судов с лихтерами. Но сейчас, спеша во двор, все надеялись, что идет наконец долгожданный катер из Мужей с продуктами, с новостями. Больше месяца, как обещал Куш-Юр.
Сандра раньше других высмотрела — пароход. И печально сообщила: «Не катер».
Все и сами видели.
— Наобещал с три короба… — буркнул Эль. Хоть и не назвал имени, а было ясно — кто.
— Забыл, видно, нас, — вздохнула Марья. — Без крошки хлеба заосенничаем.
Не утерпела Сандра, заступилась:
— Некогда, поди, ему. Председатель все же, — и зарделась.
— Тебя спрашивают? — грубо одернул жену Мишка. — Али ты больше всех про Романа знаешь?
Сандра стояла грустная.
— Заступница… Осень на дворе, не сегодня-завтра шуга дорогу закроет, — ворчал Мишка. — Ждать станем — не миновать пауку в ножки кланяться. Так что, Гриш, и по одной думке и по другой — ехать надо!
Гриш не ответил Мишке. Позвал всех в избу. Когда вошли и устроились — кто на лавке, кто на полу, поджав ноги, — обратился к Сеньке:
— Ну, как, Сень, думаешь?
— Почему я? — насторожился Сенька.
— Элексей бает — не ехать, Михаил — ехать. Кого слушаться? — ухмыльнулся Гриш.
— А ты как? — спросил Сенька.
— Я — как ты, — продолжал шутить Гриш.
— А я — как ты, — серьезно ответил Сенька.
— Ехать не одному надо, рыбу с собой захватить да и другое кое-что. Только вдруг катер к нам в эту пору пойдет?
— Не будет катера. Поздно. Осень, — заявил Сенька.
Гриш поглядел на него в нерешительности.
— Значит, и ты — чтобы ехать… Едем! — заключил он.
В избе тотчас поднялся шум. Всем вдруг понадобилось в село. Старших девочек время в школу везти, матери заявили, что сами должны их устроить. Заодно и в церкви помолиться. У Мишки был тот довод, что он лучше Сеньки привычен бурлачить бечевой, а из-за обмелевших проток путь будет кружным, длиннее, кое-где придется тянуть лямку. Даже Гажа-Эль загорелся, надеясь разжиться в селе спиртным, но вслух этого, конечно, не высказал.
Гриш был уже и не рад, что согласился на поездку — педеля уйдет, быстрее не обернуться. Значит, на неделю всякие работы в парме приостановятся. Вот оно, похмелье… Но уж так люди настроились ехать, что ничем не остановишь.
Одна Сандра помалкивала.
— Нечего мне там делать, — грустно сказала она. О, если б вернуть недавнее прошлое! Зачем надела баба-юр! Вперед всех летела бы туда, куда тянется сердце!..
Женщины обрадовались, что Сандра не поедет, давай ее упрашивать, чтоб понянчила малышей.
— Косточки у них мягкие, рук не намозолишь. От груди отучены. Хоть мука, да наперед тебе наука. Ты бойкая, да и в няньках бывала. Выдюжишь с недельку. А тонам их брать с собой — канительно… — наперебой уговаривали они.
Сандра и не отказывалась.
За караульщика оставили еще и Сеньку.
— Только вы с Сенькой-то… одни тут… не того… — лукаво пригрозила Парасся и залилась смехом.
Рассмеялись и другие.
— А вот и того! Тебе назло, — смерила ее ненавидящим взглядом Сандра и стремительно вышла из избы.
За спиной она услышала неожиданный гневный окрик Сеньки, видимо, адресованный жене: «Не брехай!»
Глава тринадцатая
В СЕТЯХ
1
Сплетни, вязкие, как мужевская осенняя грязь, облепили Куш-Юра. И ничего он не мог поделать. Каждое его действие толковалось вкривь и вкось. И непременно связывалось с Эгрунью.
Квартира, которую он снимал, находилась далековато от Совета, и добираться до нее, особенно вечером, по топкой глинистой тине, не просыхавшей за лето и раскисавшей после первых же осенних дождей, стало трудно. Все подмечающий Писарь-Филь присоветовал ему комнатушку в избе пожилой, три года назад овдовевшей Марпы-Абезихи. В отличие от многих мужевских хозяек Абезиха была чистоплотной. В селе она слыла умелой свахой, мастерицей оплакивать невест на свадьбе, этим и кормилась. Одно время она еще шинкарила, ночь-заполночь у нее можно было раздобыть самогону. Несколько раз ее уличали комсомольцы, наказывал Совет. И она бросила это занятие еще и потому, что ее десятилетний сын Евдок, не по летам рассудительный и работящий, противился запрещенной торговле. Евдок рыбачил сетями по-взрослому и приносил нажитка почти как заправский мужик. Концы с концами они сводили. Куш-Юр поколебался немного и переехал, прикинув: коль Абезиха пускает его во вторую комнатушку, значит, напрочь рвет с прошлым.
Но только он сменил квартиру, и поползли по селу разговорчики: «К Эгруньке поближе перебрался», «Сваха — она и сводня, в избе и проосенничают и позимовничают, за рекой-то сейчас не помилуешься». Ходила еще байка, будто это Эгрунька упросила Абезиху заманить к себе Куш-Юра, приворожить председателя.
Писарь-Филь каждое утро выкладывал какую-нибудь нелепицу. При этом он шумно возмущался, втайне тешился сплетнями, радовался: уж теперь-то председатель у него на крючке. Куш-Юр в конце концов отказался слушать Филины новости. От них у него что-то да накипало и оседало на душе, не давало покоя.
В селе, каким забором ни огораживайся, каждый знает о другом все. Секретов не бывает. Стало известно и про заречную встречу председателя с Эгрунью. Откуда — Куш-Юр ума не мог приложить. У поленниц, кроме их двоих, живой души не видал — птица разве пролетала. Переезжали они реку в ту и другую сторону порознь, в разное время, на берегу никто не встретился. Сама Эгрунь растрезвонила? А зачем ей себя ославлять? Нарочно все подстроено, чтоб его оплести? Если так, артистка она, натуральнее не сыграть. Может, мстила, что не поддался ей? У баб такое бывает…
Эгрунь ли тому причина или другое что — не разберешь. Но неприязнь к председателю в селе росла и из тайной переходила в открытую.
Как-то однажды Куш-Юр шел берегом. Он дивился спаду воды. Ведь к самой горе подступала, а сейчас отошла саженей на пятнадцать, если не больше. Будто место высвободила, куда лодки поставить. Рыбаки возвратились с лова, лодок этих выстроилось столько, что к воде не подойти. Как добрые послушные лошадки стояли они. Испытав на своих просмоленных боках хлесткую ярость обской волны, они теперь покорно ждали, когда их выволокут к самой горе, на зимнее стояние. Кое-кто из разворотливых хозяев уже сделал это. Их лодки лежали опрокинутые вверх дном, подпертые колышками… Речные труженицы устроились спать до весны. Но таких было мало.