Мишка нашел ее возле стайки. Уткнувшись лбом в степу и держась руками за висевшие вожжи, она всхлипывала и стонала.
— Пошли в избу, — позвал он.
Она затрясла головой.
Мишка рванул ее за руку, потащил за собой. В избе он толкнул Сандру на кровать. Она повалилась, но тут же вскочила и села на постели, подтянув колени к подбородку и сжавшись в комочек. Слез у нее не было. Она смотрела на Мишку зло и решительно.
— Убиваешься о своем миленке? — ехидно спросил Мишка. Она молчала. — Я тебе покажу, стерва! — Он замахнулся. — Перед людьми меня позорить!
— Подлый, подлый ты! — прошипела Сандра. — Кобель! Не касайся меня!..
— Что?! — он размахнулся и хрястнул ее по лицу.
Удар пришелся в скулу. Она повалилась, застонала, а он ударил ее в живот. Сандра громко ойкнула и, наверное, потеряв сознание, перестала стонать. Но Мишка, озверев, продолжал бить куда придется.
Когда Сенька с Парассей возвращались с детьми с ужина, они застали Мишку на крыльце. Курил.
— Что спать не лягешь? — заботливо спросила Парасся.
Он не ответил, мрачно сплюнул.
Из избы донеслись стоны. Сенька сразу догадался, в чем дело, забеспокоился.
— Пойди к ней! Может, помочь надо, — взволнованно прошептал он жене.
Но хитрая Гаддя-Парасся воздержалась выражать сочувствие.
В ту ночь Сенька почти не сомкнул глаз, прислушиваясь к тому, что происходит на соседней половине. Не понадобится ли помощь Сандре? Мишка вскоре вернулся в избу и до самого утра храпел с присвистами, словно нарочно, чтобы заглушать Сандрины стоны.
Глава шестнадцатая
ВСТРЕЧА
1
Зима установилась ранняя. Глухое время межсезонья длилось недолго. И хорошо. Всегда и везде оно тягостно. А в Вотся-Горте казалось особенно невыносимым: четыре стены, одни и те же лица… Да еще Мишка вздурил… Не скоро Сандра поправилась от его побоев…
Расстроились дружелюбные отношения в парме. Кроме Парасси, Мишку никто не одобрял. Но и порицать не порицал. Сандре не следовало выставлять свои чувства к Роману. Раз замуж пошла, забыть должна прежнее… Так мужчины растолковали себе ее вопль: «Подлый!..»
То-то все обрадовались однажды утром. Выглянули в окно — снег. Двор, крыши, деревья в белые меха укутаны. До самого горизонта белым-бело. Ребятишки из изб выскочили, давай барахтаться, лепить снежки, гоняться за сороками, друг за дружкой. Белька прямо ошалел. Пуще ребят резвился, катался по снегу, визжал. Елення и Ильку вынесла на крылечко, одев потеплее. После прокисшего избяного духа на воле казалось — не надышишься.
По первым дням видно было — зима выдастся снежная.
— Помучаемся в поисках зверья-пушнины, потаскаем лыжи, — озабоченно говорил товарищам Гриш и советовал обить лыжи оленьим и коровьим мехом, чтобы легче скользили.
Сам он принялся мастерить черканы — деревянные ловушки, похожие на самострелы с луком. Только вместо стрелы — лопаточка. Опа прикрепляется к тетиве и скользит по широкой планке. В планке проделывается отверстие, такое же, как вход в горностаевую норку. Черкан ставят перед норкой зверька, натягивают тетиву, настораживают лопаточку, подперев ее палочкой. Любопытный зверек сунется в отверстие, заденет палочку, лопаточка и защемит его. Хорошие ловушки. Гриш имел их несколько, но еще решил смастерить.
Вскоре, как снегу добавилось, пошли опробовать лыжи и ружьишки с собой прихватили. Вернулись не с пустыми руками. И уже больше в четырех стенах мужиков было не удержать.
Недели две счета охотничьим трофеям не вели. Но и так видно было — Германец меньше всех приносит. Шуму по этому поводу не устраивали.
Мишка, всегдашний насмешник, и то не подтрунивал над Сенькой. Понимал, в его положении это рискованно: а вдруг откроются шашни с Парассей? Сандра, похоже, что-то смекнула, да после выучки язык прикусила. Но ведь в любую минуту может проговориться. Вот разродится Парасся — видно будет. Сойдет все гладко — он и смотается. Пустая затея — парма! Пускай Гриш валандается…
Мишка исправно уходил в лес. Поначалу не очень-то горячо искал он удачу. Бродя по тайге, подумывал: жаль, негде тушки разделывать, шкурки сушить… Только дома… А то для себя бы расстарался. Деньга опять в цену вошла. Шалаш разве сварганить? Так засечь могут… А все же если…
Сеньке от Парасси доставалось изрядно. Она никогда не скупилась на ругань. Раньше перед другими хоть выгораживала, а теперь сама бежала к женщинам, жаловалась на мужа.
— Мой-то непутевый опять при божьем свете на лыжи встал! Пока чаевал да собирался, Мишки след простыл. Ваших — тоже нет… Часа два с пищалем возился: разберет — не соберет. Того нет, другого нет. А вечером зорька еще не погаснет — дома. Здрасте! Прибыл с чем ушел…
В утешение ей Елення пошутила:
— Знать, к тебе торопится. Любит. Об тебе беспокоится. — Она кивнула на живот Парасси. О ее беременности знали уже все.
Парассю мучили подозрения, не догадались ли хитрые соседки, от кого она забеременела. Может, над ней посмеиваются!..
— Нужна мне его любовь, — строила она кислую мину. — Горе только одно! Понесла — куда теперь денешься… Кабы беспокоился, так и старался бы… Не Мишу, в самом-то деле, ораву мою кормить-поить. Что ему за радость. — Она не понимала, что беспокойство о Мишке только ее выдает. — У вас вон по всем стенам шкурки сушатся, даже горностаи. А мой ни одного не добыл. Чтоб ему сдохнуть, окаянному! Злоба берет из-за него, этакого. Поневоле забрешешь. Неводили ватагой, хотел не хотел, а тянул. Мужики не поглядят, что не так — живо коленкой под зад. А сейчас каждый сам по себе. Кому везет, кому нет. Гриш твой счастливый, — подольстила она Еленне, — ним а мой Германец невезучий какой-то.
Сенька и сам переживал свое невезение.
Новая беременность жены как-то пришибла его. Прежде каждый новый ребенок был для него желанным, а против этого душа у Сеньки восстала. Он с огорчением думал, что опять пойдут попреки — ртов, мол, много. Гриш, может, ничего не скажет, а Мишка — тот по обыкновению все куски усчитает. И, не дожидаясь, когда другие его попрекнут или ради потехи сострят, сам в шутку похвалился перед мужиками:
— На белок нет удачи, так на дитенок везет…
— Откуда в тебе только берется! — заржал Гажа-Эль, Прохохотавшись, подмигнул мужикам. — Коль ты везучий такой, подмог бы Мишке!
От этой шутки ироническая ухмылочка сбежала с Мишкиного лица. Он фыркнул сердито.
А Сенька остался доволен. Пожалуй, Мишка больше не станет бурчать. Жаль, Сандру ни за что зацепили…
Шутками от попреков, выходит, можно отгородиться. Но счета шкуркам не прибавляется.
А не ленится ведь Сенька. Зря Гаддя-Парасся наговаривала. Исхаживал он свою местность добросовестно, еле ноги до дому дотягивал. А не знал, что дело было вовсе не в невезучести. Он хоть и родился в тайге, но рос сиротой, без отца, ему не у кого было перенимать охотничье умение. Ходил по тайге и не столько белку высматривал, сколько думы думал. Полагал, не мешает это охоте.
Однажды вечером Сенька зашел к Гришу за самодельной бритвой. Бритву Гриш сделал из сапожного ножика, ею пармщики нет-нет да скоблили свои бороды-щетины. Сенька застал Варов-Гриша за разделкой беличьих тушек. Они лежали перед ним на полу рядом с грудой снятых шкурок.
— Опять много добыл. Везет тебе, дьяволу! — позавидовал Сенька. — А мне вот нет… Отчего?
— Оттого, видно, что ты ангел, — осклабился Гриш. — Сень, я любопытен к житью-бытью всякого зверя, вот белки-то и лезут мне в руки. Иду по лесу, а они бегут ко мне со всех сторон, только хвосты мелькают. Но я не стреляю в них. Беру за ушко, по носу щелкну и в мешок. Вот и вся недолга. А ты, видать, без ушей и глаза ко всему. А зверю глазастый охотник интереснее, который его, зверя-то, взять может. Зверю тоже пропадать неохота, как девке…