Сандра молчала. Он обнял ее за плечи.
— Ох, грех, грех!.. — отстранилась женщина. — Господь накажет меня! Господь накажет! Накажет…
— Горе-гореванное! Сама мучаешься и меня извела, — сказал он с досадой.
— Не гневись, Роман. Слабая я. У бога силы попрошу… Кабы за грех не посчитал…
Куш-Юр спрыгнул вдруг с саней. Проваливаясь в снегу, попытался бежать рядом, но задохнулся, отстал.
Сандра, словно в каком-то забытьи, ехала и ехала вперед. И только версты через две оглянулась, встревожилась, остановила сани, побежала назад посмотреть, где Куш-Юр.
Он шел навстречу, тяжело дыша. Опа подбежала, виновато и сочувственно глянула ему в лицо.
— Хорошую прогулку ты мне устроила, — сдержанно сказал Куш-Юр. Он подошел к своей лошади, отвязал Воронка от розвальней, развернул сани в другую сторону.
— Ну, вот и свиделись, — горько улыбнулся Куш-Юр. — Прощай, Саша! Доброго тебе пути… — Он дернул вожжи, и Воронко рванул в галоп.
Глотая слезы и пошатываясь, Сандра подошла к розвальням, повалилась на сено, простонала:
— Ой, Роман, Роман, ой, горе мое!..
Глава семнадцатая
РАЗЛАД
1
— Скоро ли повезет меня папа в гости к бабушке? — спрашивал Илька у матери. — И Февру повидать охота, и Микулку, и Петрука.
— Скоро, скоро, — обнадеживала мать. — На дворе-то, чуешь, какой холод? Меры не знает. Да и отцу сейчас недосуг. День-деньской в тайге. Самое время промышлять. С пустыми руками не резон ездить — пустой поедешь, пустой и вернешься.
И то была правда: как пошли морозы, так и не ослабевали. Дети носа не высовывали за порог. Все в избе да в избе, в тесноте и в духоте, в сумерках. Короткого дневного света не видели: окошки обледенели, и в самое светлое время суток в домах было темновато. Женщины волей-неволей выходили на мороз — коров подоить, дров наколоть, воды натаскать, занести ягод и рыбы из сарая. Мужчины — те исправно охотились от темна до темна, возвращались — носы и щеки белые, прихвачены морозом, усы и ресницы заиндевелые.
В такие холода без крайней нужды и в соседнюю избу не наведаешься. Но у вотся-гортцев охоту общаться отбили не одни морозы. Большой разлад случился в рождество.
Вотся-гортцы не унывали от всевозможных нехваток и праздновать собирались согласно и весело.
Мир-лавка приняла от Сандры пушнину по сходной цепе. Продуктов отпустила, правда, не полностью, должок за кооперативом остался, но это не тревожило пармщиков — не пропадет, да и сразу всего не съешь. А вот то, что вместо муки дали зерно, озадачило женщин: сроду не мололи.
Выручил Мишка. Он в прошлом ходил с караванами русских купцов. В Тобольске и тамошних деревнях видел ручные жернова. Мишка выпилил смахивающие на колеса два круглых обрубка из толстенного кедра, вбил в них осколки старого чугунка — и соорудил простейшую мельницу.
Женщины диву давались. Вертишь и мелешь. С горем пополам, а все-таки мука, есть из чего стряпать шаньги. Значит, попразднуют. А то какое рождество без шанег!
С осени, с той поры, как появилась мошкара, еду готовили порознь, но праздничное столованье задумали общее. Однако стряпали хозяйки по отдельности, видно, хотели похвастаться своим умением.
Ребята ждали праздника с еще большим нетерпением, чем взрослые. Гриш сделал сынишке вертящуюся звезду из бумаги, раскрасил ее ягодным соком.
— Кодзув, кодзув![11] — ликовал Илька, выхваляясь перед Энькой. Тому отец ничего не смастерил, Гажа-Эль не был мастером на такие поделки. И Энька завидовал дружку.
В Мужах мальчишки ходили колядовать, и их одаривали шаньгами и денежками. Энька с Илькой помнили это и надумали заслужить себе подарки.
Оба мальчика по вечерам старательно заучивали со слов матерей коляду. Матери и сами знали славящую песню с пятого на десятое, коверкали русские слова, перемежали их с зырянскими, не очень вдумываясь, какая мешанина получается.
Но на то она и коляда, чтобы быть мудреной.
И когда ребята пропели ее перед отцами, Гриш, ухмыляясь, похвалил:
— Сойдет…
А Гажа-Эль с серьезным видом наставил:
— Напоследок не забудьте пропеть: «Деньги — так деньги, шаньги — так шаньги». А то гостинца не дадут.
Пришло рождество, и ребята заслужили свое — и шаньги и деньги. Правда, деньги не настоящие, а керенки, каким-то образом уцелевшие у Сеньки Германца.
Счастливые, довольные, наевшись вкусных праздничных шанег, легли дети спать.
Тогда и взрослые сели пировать.
Собрались в избе у Сеньки и Мишки. На двух столах, выдвинутых по такому случаю на середину избы, теснились тарелки, туески, чашки с шаньгами, кулебякой, мясными пирожками, соленой рыбой, икрой, варкой. Но самой вкусной и долгожданной была строганина из оленины — Сандра привезла Еленне от ее отца-оленевода целую тушу. Отец Еленни прикочевал на зиму к Мужам и послал дочери такой лакомый подарок.
— Вот уж отведем душу строганинкой! — потирал руки Гажа-Эль.
— Эх, самим бы нам в парме оленей завести-заиметь! — почесал Гриш в затылке. — Тут и мясо тебе, и шкуры на малицы, на кисы…
Однако усаживались за стол немного хмуроватые: ночь по обычаю постовали, не спали, но главное — хмельного не было на столе. Сандра глядела на всех с лукавой улыбкой.
— Садись! — позвали ее. Она кивнула и молча вышла из избы. Вернулась, неся большую сулею самогона.
— Откуда? — уставились на нее.
Оказалось, Сандра предусмотрительно купила самогон через крестную, еще раньше. Старательно прятала его и от Мишки и от Сеньки. Гриш один знал. Перед ним она отчиталась в расходах.
Еще не выпив, все словно захмелели.
— Вот молодчина! — рассыпался в похвалах Гажа-Эль. — А я мучаюсь, проклинаю Гриша, пошто заманил в этакую даль. Ну, разговеюсь!
Выпили — развеселились. Песни запели. Мишка в пляс пустился. За ним — Сенька.
выделывал он кренделя под общий смех.
— Давай, давай! — подзадоривал захмелевший Гриш. Наигрывая плясовые мелодии, он притопывал в такт, видно было, у самого душа рвется выкинуть этакое невероятное.
«Славно у нас, дружно! Еще лучше заживем!..» — Он радостно зажмурился от этих мыслей.
И тем горше было ему от той ссоры, которая случилась нежданно-негаданно.
Сенька — нарочно сделал или случайно вышло так, — отплясывая, подмигнул Сандре:
— Пошли, суседка, на пару…
Гаддя-Парасся болезненно ревновала Мишку к Сандре, остро переживала Мишкино охлаждение к себе, ненавидела соперницу.
— Мой-то, непутевый! Нет, поглядите, люди! Ой что-то нечисто тут!.. — злобно сказала она, поворотясь к Мишке, — Вдвоем оставались… Поди, того… Ха-ха-ха…
Сандра онемела: наглая! Позеленела от приступа ярости. Все, что накипело, что опа так сдерживала, выплеснулось.
— Чужого не подбираю!.. — сверкнула она глазами. — Пляши сама, тебе как раз… с брюхом.
Парасся насмешливо скривила губы.
— Да уж не хабторка!
Этого Сандра вовсе не могла стерпеть.
— Не тебе укорять! Думаешь, не знаю, от кого носишь? От моего дурака.
Мишка взъярился, накинулся на жену:
— Не бреши! Чего выдумала!
Парасся покраснела, заголосила:
— Ой, беда-беда! Что болтает! Тьфу, тьфу!
Разыгрался скандал…
— Да что вы! — стала увещевать Елення. — Пели-плясали — и нате! Хватит вам… — И обратилась к мужу — Давай, Гриш, что-нибудь веселенькое…