Дети выли. Женщины голосили. Они метались по колено в студеной воде, хватая кто постель, кто одежду, и засовывали к ребятишкам же, на печь.
Вспомнили про запасы съестного, хранившиеся в сарае и погребе. К ним не добраться. Пропадет все, погибнет…
И мужья не едут. Поди, и не застанут семьи в живых.
В слезах и сумятице провели полдня. Наконец подъехали мужчины. Распахнув дверь, Гриш прямо из лодки шагнул в дом.
— Живы?! — тревожно выдохнул он. — А ну, в лодку все! Мигом-махом!
Пока грузились в лодки, вода внезапно пошла на убыль.
— Прорвало, видать, затор, — облегченно вздохнул Гриш. — Чтоб ему не бывать!..
Вода сошла так же быстро, как и подступила. Наводнение, хоть и недолгое, причинило много бед: испортились запасы рыбы, дичи, остаток зерна, других продуктов. Подмокли вещи, а что хранилось на дворе — пустые ящики и бочонки из-под рыбы, доски, дрова — разнесло куда попало.
Допоздна возились вотся-гортцы и все равно порядка не навели. Изнервничались, устали… Так встретили Еленнины именины…
Наводнение надолго испортило всем настроение.
2
Как-то утром неожиданно пожаловали Вотся-Гортна небольшой лодке Ма-Муувем, на сей раз с молодой женой Туней. Вотся-гортцы удивились: подъем рыбы на нерест не начался, да и не скоро начнется, рыбаки по-настоящему еще не промышляли, разжиться старшине пока нечем. Зачем пожаловал?
— Принесла нечистая! Видно, решил все же стребовать долг, — предположил Гриш, завидя в окно нежеланных гостей.
— Не иначе. — Эль тоже огорчился. — Успел захватить нас, дьявол!
Все же встретили Ма-Муувема с Туней по всем правилам гостеприимства, как желанных и давно ожидаемых.
— Вуся, вуся! Проходите! Давно не виделись!
— Давно, — здороваясь с каждым за руку, улыбался Ма-Муувем. Он был в новой суконной парке ярко-желтого цвета.
Торопливо помолившись на образа, Ма-Муувем сел на сундук.
Туня, румяная, пухлогубая, в суконной ягушке, расшитой узорами, в цветастом платке, примостилась на лавочке у самого входа.
Пошли расспросы о здоровье, о житье-бытье, о новостях.
Гриш пригласил гостей поесть с дороги. На столе шумел самовар, вотся-гортцы только-только отзавтракали. Гости охотно уселись чаевать: макали ломтики ржаного хлеба в рыбью варку и запивали чаем с молоком, которое подливали в чашки деревянными ложками, черпая прямо из крынки.
— А неплохо живете: и хлеб, и чай с сахарином… — похвалил Ма-Муувем.
— Живем потихоньку-полегоньку. В Мужах брали… Жизнь там идет на лад. — Гриш старался выглядеть спокойным.
— Так-так, — повторял старшина и наливал третью чашку. — Значит, хорошо живете, а в прошлом году ой как туго было вам. На моей земле спаслись. Летом тоже Ма-Муувем выручал вас крепко. Винку даже попили в ильин день.
Вотся-гортцы переглянулись: не ошиблись — за долгом явился…
— Винка-винка, — вздохнул Гажа-Эль. — Много ли выпили-то ее? Тьфу! Мараться не стоило.
— Много ли, мало ли, а неплохо попраздновали. Правда? — Ни на кого не глядя, старшина шумно прихлебывал чай. — Соль, мука, табак тоже, поди, пригодились, не так ли?
— Так, конечно, — поддакнул Гриш и подумал: «Начинается. Но тянет шельма, напиться дармового чая хочет и тогда уж возьмет за горло».
А старшина, распарившись, то и дело смахивал со лба пот, продолжал елейным голосом:
— Добро вам сделал большое. Да-а… Может, еще пригожусь.
Сенька Германец примостился, как всегда, на сундуке. Слушал, слушал, да вдруг прошепелявил:
— Мы обратно уезжаем, в Мужи…
Эта откровенность была неуместна — ведь оставалось неясно, зачем пожаловал старшина. Гриш и Эль поморщились — всегда вот так ляпнет невпопад… Да было поздно. Старшина удивленно вскинул густые, темные брови:
— Обратно в Мужи?! Разве здесь худо жить?
Гриш пожал плечами.
— Худо не худо, а тянет к родным-близким. Миш Караванщик еще санным путем уехал. Жена заболела.
— Слыхал я про то, — кивнул Ма-Муувем. — Вот Туня с Пронькой сказывали — проезжали, мол, двое через наши юрты. Мы с Пеклой Большой день[14] в Мужах праздновали.
— Шибко хворая была Сандра, — вступила в разговор молодая хантыйка, — Кашляла сильно. Даже чаю не попила ни у кого. Только погрелась у Ермилки.
Разговор перекинулся на Мужи: долго ли пробыл в селе старшина, как там живется, не встречали ли Караванщика, не слыхал ли, как Сандра. Не поправилась ли? Любопытство вотся-гортцев старшина мало удовлетворил. О Мишке и Сандре ничего больше не слыхал. В. Мужах ему не понравилось — красный начальник людей науськивает не слушаться прежних хозяев, не работать на них, заставляет всех грамоте учиться. Но что в мир-лавке стало товару побольше, отрицать не стал.
— Вот, вот. И мы не будем обижены. В Мужах — все-таки дома, — сказал на это Эль.
Ма-Муувем кончил есть, опрокинул чашку на блюдце, вытер рукавом парки обильный пот с лица, проговорил с укоризной:
— Ай-ай-ай! Пошто торопиться! Комар ест, мошкара? Мужи не в упряжке, с места не тронутся, не убегут. Поживете здесь…
— Надоело. Сейчас комарья нет, а появится зелень — загрызут, особливо детей. И в ледоход чуть не утопли, — убирая посуду со стола, поведала о недавней беде Елення.
Хантов это нисколько не удивило.
— Случается, но редко, — успокоил Ма-Муувем. — Место здесь хорошее, промысловое…
Гриш думал напряженно: «Зачем это вдруг так расхваливает Вотся-Горт? И пи слова-полслова про долг…» Не находя ответа, по чувствуя, что старшина хитрит, и боясь попасть в новую сеть, Гриш выжидательно промолчал. Глядя на него, молчали и его товарищи. Старшину не смутила пауза. Неторопливо достал щепотку табака с вотлепом, заложил его за нижнюю губу, почмокал. Хозяева ждали, что скажет гость.
Ма-Муувем понял: пора открывать цель приезда. Но сделал он это не прямо.
— Караванщик не вернется? С вещами уехал? — спросил он.
— Да, — шевельнул губами Гриш.
И тут обнаружилось — давешнее неподдельное удивление старшины было наигранным.
— Ветер по тайге слух разносит, будто парма ваша развалилась, как ветхий чум.
Гришу не понравилось такое сравнение. Но что поделаешь — коль случилось, не скроешь.
Старшина оживился:
— Разговор есть к вам. Шибко большой, хороший. Пойдемте на свежий воздух. Ну их! — Он махнул на женщин и первым направился к выходу.
Мужики поднялись и пошли следом, толкая друг друга — мол, поосторожней, не попасться бы снова в паучью сеть.
У протоки, на лужайке, разгорелся спор с Ма-Муувемом. Оказалось, старшина приехал за тем, чтобы заманить вотся-гортских зырян в свою ватагу. План у него был хитрый: присоединить к парме несколько хантов, снабдить ее своим неводом и получать за это известный пай из улова, размер которого пока не называл. И еще одно условие: добычу сдавать не в мир-лавку, а ему. Он в обмен даст соль и все другие товары.
— На моей земле промышляете, со мной и должны иметь дело, — подытожил он.
Гриш слушал будто с интересом, расправлял усы, скреб в затылке. А про себя думал: «Хитер старшина. И глуп! Глупее не найдешь. Думает, клюнем на его приманку. Нет уж! Раз обжегшись, в огонь не полезет и Федюнька неразумный. Глуп! И нахал к тому же… — И еще подумал: — Вот приходится отказаться от того, о чем раньше мечтал. Хаиты вроде присоединяются к парме, сил в ней прибавится, а… Какая же это парма, если в нее не по доброй воле идут… Вот ведь ерундовина!»
— Нет. Надумали мы вернуться в Мужи… Завтра-послезавтра тронемся, — отклонил Гриш предложение Ма-Муувема.
Тот начал уговаривать.
— Пошто так спешите? Место, однако, хорошее, живете хорошо. Я помог вам, сами поработали. Были юрты — стали избушки. Год всего и пожили. Разве не жалко бросать?