Взмахом серпа - рвется путь,
Чужих богов - отныне забудь»
Гляжу, как серпом небесным Богиня срезает звезды,
На небе мерцает ясно огня золотой венец,
В лесах между гор высоких запрятаны наши гнезда,
И знает об этой тайне в округе любой птенец.
Гляжу, как пернатой Скашью кружится ночная темень,
Как лес поднимает копья, как ветры идут стеной,
Забыто лихое время, забыто родное племя,
Но путь обернется змеем, и тьма обернется - мной.
«Небо склонилось, небо упруго,
Черные ветры ложатся кругом,
Черные ветры мечутся в страхе,
Взмахом стали - в кострище знаки,
Ветры, прочь - мне надо идти
С белой луной-сестрой по пути»
Богини крылатый вестник, хранитель людского духа,
Крылатая Скашь стозуба, и когти ее остры,
Но крылья у страшной Скаши нежнее, чем нежность пуха,
Но сердце у черной Скаши верней, чем сердце сестры.
Боятся в поселках птицу, страшатся ее потомков,
И бают про хищных ведьм, танцующих на костях,
Серпы их горят, как перья, и реют в густых потемках
Забытые в этом мире живущие на ветрах.
«Чужие сказки, чужая вера?
Закрыто небо, открыты двери,
Чужие жизни, чужие песни,
Закрыты звезды, открыто сердце,
Слова упали на пепел серый,
Дитя Богини не знает меры»
Ушедший народ Богини всегда умел возвращаться,
Мы сами пришли оттуда, куда не вернуться нам.
Миры на ладонях неба извечно будут вращаться,
И будет дорога наша вести в полуночный храм.
В краю средь лесов и пастбищ когда-то мы всех рассудим,
Одни средь иных народов, живущие на ветрах.
Смуглы и черноволосы, крылатые скашьи люди,
Мы верим в свою Богиню, мы ведать не знаем страх.
«Ашк смугла, луна - бледнолика,
Ныряю в забытые тайные блики,
За шагом шаг по самому краю,
Для всех чужая, судьбы не знаю,
Ищу в болотах огни и золото,
В душе - иголки, а небо сколото»
Вторая жизнь. Charu-Tea. Песня смерти
- Суишь! - глухой возглас вспарывает лесную тишину, когда она, спотыкаясь, медленно идет к темнеющему входу в пещеру. Там - невысокий, такой хрупкий силуэт у входа. Будто бы птица вытянулась на тонких, но крепких ногах. Неужто?
А что - неужто? Кто... Бронзовокожая жрица, маленькие ладошки, глаза, круглые от совсем детского удивления. Это ей, лисенку, впору удивляться, но нет - тянется к ней старшая, обнимает, смеется. Легко-легко, как тогда, сотни лет тому. Что было между? Что было между их жизнями? Суишь не помнит. Она-то миг тому имени своего даже не помнила. Были тени, и тропинки, и какие-то леса, и быстрые птичьи крылья. Кем она была? В свите Богини? Дикой птицей? Плавала в забытьи? Не помнит... А была бы старше, опытнее - тогда, то помнила бы!
- Суишь... - кивает с улыбкой, соглашается, да, ее имя, - Чика! - Но Ашк мотает головой, темные пряди бьют по щекам, так усердно мотает!
- Никогда уже не Чика, - говорит, хватает за руку и тянет в грот, - Пойдем,Чика!
- Суишь! - возмущается та, и Ашк смеется...
Их было много в тех лесах. Десятки, десятки птенцов, подростков, оперившихся маленьких скашей. Совсем юных скашей. Мастеров-скашей, травниц и лекарей, охотников и следопытов. Они приходили со всей округи, и дальше, из-за гор, из пустынных земель, освоенных светловолосыми чужаками, с побережья. Отовсюду.
И вопросы, вопросы...
- Что нам делать, Ашк? Как мы дальше, Ашк? Почему мы прячемся, Ашк? Когда мы будем воевать, Ашк?
Ашк - за старшую? А где же их скашь-йон? Где скашь-йин, которую звали Йанна? Где остальные служители йана-эххэ, дети бездны? Почему она, ученица, не завершившая путь Богини, родилась вновь, почему ей собирать всех их, таких же, погибших тогда птенцов.
«Они все были твоими учениками», - шепчет ночью тень у звезды, - «Ты убила их, ты освободила их, ты отпустила их»
«Они все были твоими братьями и сестрами», - говорит ветер на рассвете, и Ашк хмурится, пытаясь понять, а что же дальше-то делать?
- Жить, йана, просто жить, - отвечает она, потому что детям нужно ответить, - Дальше? Дальше мы будем учиться и расти. Завершать начатое. Почему прячемся? Нас - три сотни, их - тысячи, десятки тысяч... Когда будем воевать?
Когда воевать. Кипит внутри кровь, жаждет гибели врага. Но кого воевать? Синеглазых детей в поселках? Смешливых девушек, танцующих в белых венках на полянах? Стариков, которые растят сады у стен Столицы?
Сердится в сердце птица Скашь. Ты стала мягкой, Ашк? Они не пощадили детей, девушек и стариков - тогда? Ты - не хочешь убивать врага?
Хочу - говорит себе Ашк. Сжимаются маленькие кулачки. Три сотни детей. Три, потом будет - шесть сотен, потом, пускай, тысяча. Да даже пять тысяч юных скашей поднимутся на крыло в этих горах...
И что дальше? А дальше - пресветлые храмы, узкие бойницы, огненные орудия. Костры и судьи. Ножи и мечи. Ненависть и чужой бог, взирающий с сине-золотых картин, на которых плывут-качаются давние корабли. Синеглазые дети умеют держать камни, смешливые девушки никогда не помогут, старики укажут своим детям, куда идти, кого бить.
Враги. Все они - враги.
Ашк рассматривает тайгарт. Богиня позволила ей найти оставленное в веках, забытое в руинах. Найти там, где никто уже не искал. Раскопать слабыми руками маленькой девочки страшные древние клинки. Это потом уже птенцы скаши - кузнецы, юные мастера, появились в ее горном гнезде. Потом уже стало ясно, что жизнь будет, что будет мастерство, ничего не забыто, не утеряно.
Это - тот самый тайгарт. Она его нашла. Но с кем разделит она хорошую смерть, Thaighardt Khere? Не ту, которая в полете освобождает после Тысячи Смертей, нет. Но ту, что соединяет судьбы. С кем?
Много мыслей у Ашк. Она осматривает долину, орлов, кружащих над ней, лесные своды, что прячут неоперившихся скашей. Тайгарт - прошлое, дети - будущее. И она, та, что не прошла свой путь до конца, но вернулась... Настоящая птица скашь, оберегающая птенцов от черных ветров и огня.
Суишь трогает ее за локоть, садится рядом. Глядят в небо. Над долиной звучит тихая колыбельная, ее называли раньше чару-теа, песня смерти, юной смерти, легкой смерти. Песня долгого сна без тяжких сновидений. Но не все спят, не все...
Эти двое - не спят. Все не могут наговориться,
- А что там, за краем, ты помнишь? - спросила тихо, - Там, где тени и следы Богини?
- Помню, - уронила та.
- Знает, умерла правильной смертью, - улыбается Суишь. Она умерла раньше. Она не знала, что с neje сталось. Всего пару минут жизни разделили их, а с ними разделились и пути. Разные тени увели жриц, разные тропы Богини.
- Нет, - говорит Ашк, и Суишь понимает, о чем та.
- Eh-Khere-Ja, - говорит Суишь, Ашк кивает, да, Обряд Тысячи Смертей. Он.
- А что бывает с теми, кто прошел его? - спрашивает Суишь, как когда-то давно, очень давно. Ответь уже. Ответь, наконец. Или сама не знаешь?
...Только воля к жизни, невероятная, пронзительная воля к жизни заставит карабкаться даже с этой последней ступени, когда бездна уже не рядом, а внутри и везде. Только такая воля к жизни позволит жить долго и владеть всем, чему ты еще научишься - позже. После того как с воплем, яростным и полным боли и ненависти к смерти, полная намерения жить, ты рванешься, разрывая оковы бездны, и встанешь прямая, гордая, обнаженная. Ты будешь укрыта тайными знаками, бледнеющими, исчезающими. В глазах твоих будет невероятная уверенность - жизнь есть, и никто и ничто отныне не посмеет более убить меня. И ты сделаешь свой первый настоящий шаг в этом мире, и ничто уже не будет тебя беспокоить - после того, что ты... нет, не пережила, а переумерла. И все, кто глядит на тебя, не узнают, что ты видела - пока сами не решатся спускаться туда, откуда сумела вернуться ты. И отныне ты свободна. Ты идешь своей дорогой, и никто не заступает тебе путь...
А разве ее путь, ее возвращение - не сделали ее свободной? А Суишь, которая вернулась? А остальные? Почему, почему те, кто прошел путем Eh-Khere-Ja, не пришел к ним - тогда? А сейчас?