— И все же вы продолжаете ее любить, — задумчиво повторила она.
— Нет, потому что любовь немыслима без уважения, восхищения, без истинно дружеских чувств.
— Тогда это чисто плотское чувство.
— Да, вначале оно было очень сильно. А потом прошло.
— Зачем вы рассказываете мне все это?
— Чтобы вы знали, что существует кто-то.
— Кого, как вы говорите, вы больше не любите.
— Да.
— И все же вы ее помните, думаете о ней. Почему?
— Потому что десять лет — большой срок. Она стала привычкой.
— И вы вернетесь к своей привычке?
— Да.
— В силу привычки?
— По-видимому, так.
Ди улыбнулась неожиданно весело.
— Я не возражаю, — мягко сказала она. — Нисколечко.
Вдруг она отодвинулась. Он обнял ее за шею и привлек к себе.
— Не надо расстраиваться, — сказал он.
— У вас есть дети? У вас и у вашей привычки?
Оказалось, что нет, и ей сразу стало легче.
— А что, она не хочет?
— Мы (никогда с ней об этом не говорили.
— И даже не думали?
— И не думали.
«Ты никогда не вернешься к этой женщине. Я позабочусь об этом…»
И она заговорила глухим, упавшим голосом:
— Мы встретились, когда я училась на втором курсе Лондонского университета. Он изучал политику и был секретарем Спартаковского клуба. Я впервые увидела и услышала его на диспуте по колониализму между Спартаковским и социалистическим клубами. Я никогда не видела и не слышала ничего подобного — и, конечно же, тотчас влюбилась в него. Он был высокого роста и красив, словно бог, и только благодаря ему Спартаковский клуб одержал победу над своими оппонентами. Я была очень польщена вниманием, которое он проявил ко мне после диспута, и со всей его компанией отправилась на дружескую пирушку. Пришло время закрывать кабачок, и все стали расходиться по домам, а он предложил мне зайти к нему посидеть. Кстати, как только подходила его очередь выставить очередную бутылку, платила за нее я. Потому что в первый раз, когда ему нужно было платить, он пошарил в карманах и, глядя на меня, пожал плечами. Я, разумеется, заплатила. С тех пор так и повелось — всегда и за него и за себя платила только я. Итак, я пошла к нему. Он хотел переспать со мной, и я не противилась. Я стала его любовницей; я оплачивала его счета, убирала комнату, готовила обед и даже не возражала, когда у него появлялась охота разнообразия ради переспать с другой. Видите ли, я была так благодарна, что о«, богоподобный, красноречивый и блестящий, уделяет мне внимание, что, несмотря на мой физический недостаток, я могу быть приятна такому человеку. Я так гордилась этим. К тому же женщина всегда глубоко привязывается к своему первому мужчине, если этот мужчина сумеет ее всколыхнуть. А он сумел меня всколыхнуть.
Наступило длительное молчание. Его нарушил Нкоси:
— Хватит. Ты достаточно рассказала. Воспоминания причиняют тебе боль.
Будто не слыша его слов, она через некоторое время продолжала:
— Придя к нему однажды, я увидела сложенный чемодан… Ему необходимо сто пятьдесят фунтов. Он думал, что я тотчас же выложу деньги. Давуд щедро снабжал меня деньгами, но за четыре месяца моего романа я потратила все свои сбережения, пятьсот с лишним фунтов, и превысила кредит на весь текущий год. Я знала, что без разрешения Давуда банк не выдаст мне ни единого пенни, а телеграфировать брату просто не могла. Он ведь не знал, что я содержу любовника, а у меня еще сохранились остатки гордости. Короче говоря, я заявила, что денег у меня нет. Он решил, что я капризничаю, и попытался подействовать на меня лаской. Он так и не поверил, что я не могу достать деньги. Был уверен, что стоит мне только захотеть, и я непременно их достану. Он даже предложил мне связаться по телефону с братом, жившим в Южной Африке, и все объяснить.
Когда же я отвергла это предложение, мой очаровательный герой невероятно обозлился и стал говорить о том, как подавлял в себе отвращение всякий раз, когда ложился со мной в постель, но это было неизбежно, и он с лихвой заплатил за каждое полученное от меня пенни. Так прямо ом, разумеется, не сказал, но дал мне понять, что я была противна ему не только потому, что я индианка, но и потому, что я калека. В гневе он дошел до жестокости и стал изображать, как я хожу… А потом велел мне убираться прочь.
— И ты никогда никому не рассказывала об этом? — подчеркнуто спокойно спросил Нкоси.