С Дэниелем Эндрю жил дружно. Это был спокойный, замкнутый юноша, походивший на самого Эндрю, только не такой озлобленный и желчный. Он был недурен собой, мягкоречив и отзывчив. Дэниель регулярно ходил в церковь и не имел почти ничего общего с другими членами семьи, кроме матери и Эндрю. В спокойные утренние часы они с Дэнни часто болтали друг с другом, вытянувшись на одной постели. Брат уважал его и был честен в своих мнениях. Дэнни он любил больше всех.
Мать Эндрю понимал плохо. Она прилагала отчаянные усилия, чтобы соблюсти приличия даже в этой мерзкой обстановке. Дома она разрешала говорить только по-английски, а не на том ублюдочном африкаанс, которым пользовались все окружающие. Эндрю велено было сторониться немногих своих знакомых в квартале. Таких skollie[19] как Броертджи, Амааи, Хонгер и Тана. Он всегда носил башмаки и носки — не только в средней школе, но еще и в те времена, когда учился в сент-марковской начальной. А Броертджи и Амааи приходили на занятия нечесаные, с грязными, распухшими ногами.
Сражаясь с ветром, Эндрю заметил в дверях Бри-гейд-Холл Амааи, Джонгу и Броертджи. Он молча присоединился к ним. Амааи, смуглому и угрюмому подростку, стукнуло, как и самому Эндрю, шестнадцать. Броертджи, его брат, был на год моложе и еще грязнее. У него была желтоватая кожа и шапка непослушных черных волос. Верховодил ими Джонга, карманный вор, который уже дважды убегал из исправительного дома. Джонга был одним из многочисленных детей миссис Хайдеманн, прижитых с одним из столь же многочисленных поклонников. Амааи и Броертджи боготворили Джонгу за его веселый нрав и еще за то, что у него всегда водились деньги.
— Идете сегодня вечером в «Стар»? — спросил Эндрю на африкаанс. Речь шла о местном кинотеатре.
— Конечно, — ответил Амааи, глядя на Джонгу.
— У тебя же ни шиша нет.
— Кто это говорит?
— Я говорю.
— А ты откуда знаешь?
— Ну где ты достанешь денег?
— Не твое поганое дело.
— Кто в главной роли? — опросил Эндрю, чтобы остановить ссору между братьями.
— Сабу[20].
— А как называется фильм?
— «Юный погонщик слонов».
— Ну и силен этот Сабу! Видел его в «Барабане»?
— Еще бы!
— Здорово играет.
— Здорово-прездорово.
— Здорово-прездорово-прездорово.
Джонга пошарил в широких карманах своих брюк.
— Поди купи рыбы с жареной картошкой, — приказал он Броертджи.
— О’кей. А где кругленькие?
— На, возьми. И пачку сигарет.
— О’кей.
Броертджи трахнул Амааи по спине и помчался по улице, подгоняемый попутным ветром. Оставшаяся троица спокойно разглядывала пустынную улицу.
— Будет зверский ливень. — сказал Амааи.
— А ты почем знаешь? — спросил Джонга.
— Знаю, да и все, — ответил тот с умным видом.
— Раз над Сигнальной горой темные тучи, стало быть, надо ждать ливня, — сказал Эндрю.
— Видать, голова у тебя неплохо варит… Где тебя научили всему этому? В школе?
— Да, — небрежно уронил Эндрю.
— А в кино ты когда-нибудь ходил? — спросил его Джонга.
— Нет.
— Почему?
— Не хочу, — соврал Эндрю. На самые дорогие места в кино у его семьи не было денег, а сидеть на дешевых деревянных сиденьях впереди, где обычно располагались Джонга, Амааи и Броертджи, считалось чуть ли не святотатством.
— И ты никогда там не бывал?
— Нет.
— Ну и дает!
— У него времени нет, — великодушно объяснил Амааи. — Все читает свои толстенные книжки.
— Голова у него неплохо варит, — поддержал Джонга. — Ты в каком классе учишься?
— В выпускном.
— Что это значит?
— В десятом классе.
— Сила! Доктором будешь?
— Нет.
— Учителем?
— Нет.
— Адвокатом?
— Нет.
— Тогда кем же?
— Еще не знаю.
— А чему тебя учат в школе?
— Разным предметам.
— Ну например?
Эндрю нравилось, когда его так расспрашивали. Не часто доводится чувствовать свое превосходство.