Через неделю Эндрю обнаружил, что постепенно все начинает приходить в норму. Ученики привыкли к нему, и он начал постигать маленькие хитрости профессии учителя. В конце концов быть учителем не так уж плохо. На уроках он старательно избегал каких-либо вопросов политического свойства. Но вопросы все-таки возникали. Сэр, объясните, пожалуйста, что такое фашизм. Почему мы не имеем права учиться вместе с белыми? Что будет, если нас исключат из общего списка избирателей? Эндрю держался уверенно и балансировал, как искусный канатоходец.
Затем снова университет, подготовка к последним экзаменам и распределение. Форма заявления Е-7. Рекомендация — оригинал и заверенная копия. Предъявляется по месту назначения. Я знаю м-ра Эндрю Дрейера…
Эндрю получил временное назначение в тирвлай-скую среднюю школу, которая должна была открыться в январе 1952 года. Эйб был назначен на постоянную должность учителя естествознания в средней школе Стеенберга.
— Знаешь, Эндрю, Альтман будет работать вместе со мной.
— Где?
— В стеенбергской средней школе.
— Откуда ты знаешь?
— Мне сказал директор.
— А кто там директор?
— Некий мистер Ягер. Он, кажется, неплохой малый.
— Должно быть, очень странно преподавать в одной школе с Альтманом и быть его коллегой.
— Еще бы! Но старик понятия не имеет, что я знаю об этом, так что помалкивай.
— Разумеется.
Друзья вое еще продолжали ходить на собрания Ассоциации современной молодежи, когда удавалось выкроить время. Как-то вечером, в самом начале октября, они возвращались с заседания исполнительного комитета, которое затянулось до восьми часов. Попутную машину поймать не удалось, и, прождав полчаса, они решили доехать на поезде до Кейптауна, а там пересесть на автобус, идущий в Уолмер-Эстейч. Когда же они приехали в Кейптаун, оказалось, что автобус только что ушел, а следующий будет через сорок минут. Поэтому им ничего не оставалось, кроме как отправиться бродить «а Грэнд-Парейд.
— Давай поедем на гановерском автобусе, — предложил Эндрю.
— Мне придется чертовски далеко идти, к ты поезжай.
— Я поеду вместе с тобой.
— Как хочешь.
На углу Грэнд Парейд, рядом с вокзалом, небольшая группа людей, как обычно, совершала вечернюю молитву. У Эндрю возникло непреодолимое желание подойти и послушать. Эйб сначала противился, но Эндрю удалось его уговорить.
— Давай подойдем к «им, по-моему, они великолепны.
— Меня абсолютно не интересуют методисты-прыгуны.
— Их искренность не для этого мира.
— Еще бы.
— Ничего не поделаешь, придется ждать проклятый автобус. Тем временем мы могли бы приобщиться к иной вере.
— Ну, так и быть, идем.
Они направились к группе молельщиков. Эндрю предчувствовал, что сейчас на него нахлынут горькие воспоминания. Он боялся бередить старые раны и тем не менее с садистской жестокостью шел на это. Впрочем, выросший в трущобах шестнадцатилетний подросток, у которого дома умирала мать, и выпускник университета, без пяти минут учитель, почти взрослый человек, должны по-разному воспринимать эту сцену. Он старался напустить на себя как можно более равнодушный вид.
Апостолики — в большинстве своем богобоязненные работяги с банджо и их худощавые, постоянно недоедающие, такие же богобоязненные жены. Они были в латаных-перелатаных одеждах и пели молитвы гнусавыми гортанными голосами. Эндрю вспомнил маленького мальчика, который однажды в дождливый вечер много лет назад предложил ему молитвенник. Теперь он, должно быть, взрослый парень. Интересно, сейчас он тоже предлагает прохожим молитвенники или давно покончил с этим?
Красивый приметный мужчина лет под тридцать читал молитву. Он произносил слова более отчетливо и выразительно, чем остальные. На лбу у него выступили крупные капли пота, в уголках рта собралась слюна. Говоря о вечных муках ада, он то возвышал, то понижал голос. Заметив Эндрю и Эйба, он почтительно кивнул головой.
— С кем, черт побери, он здоровается? — спросил Эйб слегка раздраженным тоном.
В ответ Эндрю неожиданно оказал:
— Пошли.
— Ты его знаешь?
— Нет. Пошли.
— Подожди немного. Автобуса все равно пока нет.
— Пожалуй, с меня хватит.
— Но ведь именно ты настаивал, чтобы мы подошли к ним.
— Да, я. Но это было ни к чему. Если я тотчас же не уйду отсюда, меня стошнит.