Выбрать главу

— Какой молодец!

— Де Ягер спросил, зачем они изволили пожаловать, но те отказались отвечать, и тогда Де Ягер демонстративно вышел из канцелярии. Альтман говорит, что они ушли злые, как собаки.

— Де Ягеру, наверно, нелегко было отважиться на такой шаг. Теперь он скомпрометировал себя. Знаешь, я всегда считал, что он стоит вне политики, типичный директор школы. Могу себе представить, как бы повел себя ван Блерк в подобных обстоятельствах.

— Старик передал через Альтмана записку, в которой объяснил, что произошло, и просил меня взять отпуск по болезни. Я сразу же ушел из школы и к двенадцати был уже дома.

— Но разве здесь они тебя не найдут?

— Пусть находят. Я не собираюсь так легко даться им в руки, но, разумеется, и не собираюсь впадать в панику. Думаю, что я уйду отсюда, но уйду тогда, когда буду готов к этому.

— А что дальше?

— Перед тем как мне уйти из школы, Альтман предложил нам с тобой убежище на случай, если в этом возникнет потребность. Ты ведь знаешь, что он живет возле Лотосовой реки.

— Да, знаю. Чуть в стороне от проезжей дороги. Неподалеку от Одиннадцатой авеню.

— Он сказал, что его жена вкусно готовит. На всякий случай я записал его адрес и номер телефона.

— Хорошо.

— Я решил привести в порядок все дела дома и завтра перебраться к нему. Прежде всего надо разобрать этот хлам.

— Кстати, я видел сегодня мистера Бейли.

— Джастина? Я слышал, супружеская жизнь у него не очень ладится.

— Да ну, размолвка с Флоренс?

— Да. Мне рассказала ма. Они близкие друзья. Флоренс каждый день звонит старушке и приходит сюда за очередной порцией утешения.

— Я не виню ее.

— Так что же сказал тебе Джастин?

— Он считает, что в любую минуту могут объявить чрезвычайное положение.

— Вот черт! Ты же знаешь, чем это угрожает.

— Да, знаю. Это может непосредственно коснуться и тебя и меня, дорогой Эйб.

— Ужасно.

Миссис Хэнсло тихо постучала в дверь и принесла поднос с горячим кофе и печеньем. С ее приходом в комнате воцарилось напряженное молчание.

Когда друзья остались снова вдвоем, заговорил Эйб:

— Мама страшно переживает все это.

— Нетрудно себе представить.

— Когда в дом явились полицейские, она сильно переволновалась. В результате у нее был сердечный приступ. Мне потом пришлось вызывать врача. Вот почему я колеблюсь уезжать. Тем не менее я воспользуюсь приглашением Альтмана. Я предлагал маме поехать куда-нибудь отдохнуть, но она ни за что не хочет меня оставлять. Для нее будет лучше, если я уеду. Я пытался убедить ее в этом.

— Я тоже пытался убедить кое-кого расстаться со мной.

— Догадываюсь, о ком ты говоришь.

— Да. Я говорю о Руфи. Перед тем как поехать к тебе, я виделся с ней. Она очень странно реагировала на мое предложение.

— Сейчас многие странно реагируют.

— Потому что и время странное.

— Да. Ну так как же? Удаляемся мы в обитель, что возле Лотосовой реки?

— Наверно, это было бы разумно. Мы можем отправиться завтра утром. До того как будет объявлено чрезвычайное положение.

— Да, до того как будет объявлено.

— Джастин хочет, чтобы мы встретились с ним сегодня вечером у Браама.

— Разумно ли идти туда? За домом Браама, вероятно, следят? — высказал опасение Эйб.

— Чрезвычайное положение еще, как ты сказал, не объявлено. Думаю, пока что можно навещать друзей.

— После ужина поговорим об этом. Ты ведь останешься ужинать?

— Если ты настаиваешь на этом.

— Ма! — крикнул Эйб, распахнув дверь. — Эндрю ужинает у нас.

— Хорошо, дорогой.

— Может быть, следующий ужин будет не скоро.

Эндрю пожал плечами: дескать, на все воля судьбы.

— Ну, нечего хандрить. За работу!

Всю оставшуюся часть дня Эйб тщательно просматривал и уничтожал бумаги, а Эндрю курил сигарету за сигаретой и снова и снова ставил «Влтаву».

Глава семнадцатая

Когда Эйб и Эндрю пришли к Брааму, Джастина еще не было. Комната Браама мало изменилась с тех пор, как они были здесь в последний раз, а если и изменилась, то, пожалуй, к худшему. На полу, посредине комнаты, в беспорядке валялись одежда, книги, закуски. Единственным новшеством была репродукция какого-то художника-сюрреалиста, на которой были изображены три нагие женщины — Браам называл картину «Три бесстыдницы».