В марте — апреле, когда Арктики достигает первое, еще робкое дыхание весны, малыши становятся настолько самостоятельными, что мать решается вскрыть берлогу, прокопать из нее лаз и вывести потомство наружу. В течение нескольких дней, прежде чем переселиться на лед, семья еще пользуется зимним убежищем, предпринимая днем недалекие прогулки и уходя на ночь обратно в логово.
Однажды, тоже весной 1964 года, мне пришлось быть очевидцем интересного зрелища. Передо мной на склоне, освещенном солнцем, большим округлым пятном чернела вскрытая берлога. Хорошо выделялась на гладкой поверхности надува куча снежных комьев перед входом в убежище, виднелось несколько ямок или пещер, явно выкопанных живыми существами. Я остановился и тотчас увидел у подножия склона медведицу с двумя медвежатами. Мать, топчась на одном месте, что-то разыскивала под снегом, временами погружая в яму всю голову и даже шею. Как потом выяснилось, ее привлекали здесь, за неимением лучшего, чахлые стволики ползучих ив. Малыши хотя и небольшого роста, но уже бойкие и юркие, то совались к матери в яму, то затевали игру «в салочки» или один за другим карабкались вверх по крутому склону, а затем с увлечением скатывались вниз на животах. Меня, возможно, ожидали здесь и еще более интересные наблюдения, но их прервал зафырчавший вдали мотор вездехода. Едва послышался шум, как медведица насторожилась, осмотрелась, а затем махами бросилась к берлоге. Ее обогнали и первыми исчезли в убежище медвежата. Мать напоследок еще раз оглянулась и тоже будто провалилась под снег, удивительно быстро и ловко втиснув свое большое тело в узкий лаз.
Медвежья семья сохраняется долго — около двух лет. Медведицы с медвежатами-подростками разного возраста бродят обычно среди льдов, вдали от суши. Но однажды они встретились мне у самого острова. Дело было в середине лета. Вначале я заметил на припае медведя, потом еще двух. Это была семья: медведица и медвежата, родившиеся прошедшей зимой. Недавние малыши уже сильно подросли, достигли почти половины роста матери и в первый момент показались взрослыми зверями. Впрочем, сомнения тут же рассеялись: мать ненадолго присела, и детеныши приникли к ее груди. Слабый ветер тянул в мою сторону, и звери меня не замечали.
Мех их был грязный, бурый. Когда они оказывались против солнца, то выглядели и вовсе темными, почти черными. Звери высматривали нерп. Охотилась, собственно, одна медведица. Она то привставала на задних ногах, то забиралась на торосы. Молодые шли сзади, точно повторяя ее действия. Однако на торосы они карабкались лишь после того, как мать осматривалась. Похоже даже, что они ждали внизу ее разрешения.
Сон у нерп и впрямь очень чуток. Там, где недавно прошли медведи, не видно ни одного тюленя. Семейство перешло на новое ледяное поле, и оно также моментально опустело. Но охота все-таки началась. Мать скрылась за торосом, затем стало видно, что она крадется, проползая от укрытия к укрытию. Где-то залегли и исчезли медвежата. Медведица все удалялась от берега. Бурое пятно на льду то показывалось, то скрывалось. Наконец несколько заключительных прыжков и… неудача: нерпа успела скатиться в лунку. Медведица осталась стоять на месте, затем пошла, уже без маскировки; рядом показались медвежата. Семья направилась в сильно торошенные льды, и я потерял ее из виду.
Даже начавшие самостоятельную жизнь молодые еще далеко не достигают своей полной величины и веса. Не очень-то они пока умудрены и в своих житейских делах. Самки продолжают расти до четырех-пяти лет, самцы же растут практически всю жизнь. Поэтому все молодые медведи примерно одинаковых размеров; взрослые же и старые самцы оказываются чуть ли не вдвое крупнее самок. Поздно они и созревают: медведицы впервые приступают к размножению, по-видимому, не раньше чем в четырехлетием возрасте, самцы же — еще на год позже. Поголовье зверей, следовательно, увеличивается медленно, и поддержание в нем равновесия в значительной мере обусловлено их долголетием. По-видимому, еще до двадцати — двадцати пяти лет они могут приносить потомство, а отдельные особи доживают и до более почтенного возраста, возможно, до тридцати и даже сорока лет — во всяком случае такого возраста они достигают в зоопарках. Живется старикам, конечно, не сладко, и в конце концов их ждет гибель от голода и истощения; они уже плохо видят и слышат, становятся малоподвижны, зубы их почти совсем стачиваются.
Арктической весной у медведей наступает брачный сезон. Длится он недели две, иногда месяц. В продолжение его самец и самка ходят вместе и даже обнаруживают друг к другу что-то похожее на привязанность. Несколько раз мне. пришлось наблюдать такие супружеские пары, иногда даже совсем вблизи. Впереди неизменно шла самка: об этом можно было судить по ее относительно небольшим размерам, ее более стройному телосложению и даже «женственной» походке. «Кавалер» шел позади, но не отступал от «дамы» дальше, чем на два-три шага. В одном случае можно было рассмотреть, что обращался «кавалер» с «дамой» строго: ухо медведицы было надорвано и висело, на щеке виднелась кровь. Чаще же, наоборот, звери относятся друг к другу с нежностью, и самец, ласкаясь, на ходу трется о бок подруги.
Как рассказывают очевидцы, самцы в это время жестоко дерутся между собой: наглядное доказательство потасовок, происходящих между соперниками, — многочисленные рубцы и шрамы на их шкурах. Остальную часть года звери держатся семьями (медведицы с медвежатами) или поодиночке (самцы и холостые самки), обычно не проявляя к своим собратьям заметного интереса. Иногда вблизи больших запасов корма, например у туши выброшенного морем кита, собирается по нескольку медведей. Сохраняя полное равнодушие к соседям, точнее нечто вроде «вооруженного нейтралитета», они отъедаются и отсыпаются здесь, а когда пищи не остается, расходятся в разные стороны.
Однажды зимой 1978 года на Чукотке, невдалеке от поселка Мыс Биллингса, море выбросило на берег китовую тушу. Щедрый морской дар на следующий день привлек сюда белого медведя. Затем с каждым днем их приходило сюда все больше и больше. Через месяц тут пировало уже четыре десятка зверей. Жителям поселка такое соседство, конечно, не доставило большой радости. Людей охватила тревога. Но потом выяснилось, что медведи ведут себя вполне пристойно и вообще не отходят далеко от туши, и жизнь в поселке потекла обычным порядком. Основательно обглодав тушу, звери начали расходиться.
Жизнь белого медведя по существу очень проста и однообразна. Покончив с одним тюленем и отоспавшись здесь же, на месте успешной охоты, мишка бредет в поисках следующей добычи. Иногда удача ему сопутствует, зверя подолгу не оставляет приятное чувство сытой тяжести, и он, «шикуя», лакомится только тюленьим жиром, оставляя прочие части туши своим «нахлебникам» — песцам, белым чайкам и воронам. Однако обычно медведь живет впроголодь, а нередко и голодает. Туго приходится в таких случаях и ему самому, и его компаньонам.
По натуре он «нелюдим», поэтому вряд ли рад и обществу своих спутников — песцов, чаек, воронов. Однако избавиться от них не в его силах. Особенно часто медведя сопровождают песец и белая чайка.
Множество песцов осенью уходят на морской лед. Некоторые добывают корм у полыней и разводий. Это выброшенные штормами на лед рыба, рачки, да и мало ли какие дары моря удается здесь подобрать. Но многие из них становятся спутниками белых медведей, довольствуются скудными остатками их пищи и вместе с «кормильцами» забредают далеко в глубь Центральной Арктики, вплоть до ближайших окрестностей Северного полюса. По всей вероятности, песцы пересекают при этом даже Северный Ледовитый океан и достигают побережий противоположного материка. Во всяком случае иначе нельзя объяснить то обстоятельство, что на Аляске был добыт песец, незадолго до этого помеченный (особой металлической биркой) на севере Сибири. Обычно медведя сопровождает не больше двух-трех песцов: «первооткрыватели», очевидно, считают эту «кормушку» своей собственностью и отгоняют от нее позднее появляющихся соплеменников.