— Коля, на хера ты на армянке женился?
По безлюдной центральной улице бесшумно брели мёртвые. Отец Никодим шёл впереди, пылая изнутри адским пламенем. От этого страшного света, сквозь обмотки ветхой рясы, просвечивались его мощи.
Спящая деревня захлебнулась надрывистым собачьим лаем, оконца домушек загорелись электрическим светом, улицы наводнили восставшие мертвецы и село оглоушило пронзительным женским визгом вперемешку с нецензурной бранью мужчин.
Живые отбивались как могли: в ход шли ножи, топоры, вилы, нередко были слышны выстрелы из огнестрелов. Безрезультатно силясь прогнать нежить, селяне принялись утекать из собственных домов в деревянную церквушку неподалёку — там они молили Богородицу со Христом и Всех святых о защите.
Скоро в церкви было просто не продохнуть — даже самые набожные старухи такого себе не могли припомнить. В одночасье в Бога уверовали все — молились даже те, кто прежде этого никогда не делал. В стенах Божьего Храма, в окружении старинных икон и Святого распятия людей согревала надежда.
Не хватало только любимого батюшки Петра — в народе он слыл Божьим человеком, аскетом, истово верующим священнослужителем. Все пороки, заочно приписываемые толстопузым попам были не про него.
— А где же наш батюшка?
— Неужели его разорвали бесы?
— Да нет! Быть того не может! Бесы праведников как огня боятся!
— Нет! Черти-то как раз сильнее прочих таких ненавидят и губят вперёд всех рядовых бухариков!
— Помолимся же за батюшку! Помолимся!
И тут случилось чудо. Из распахнутых дверей алтаря вышел всеми любимый настоятель. По всему было видно, что он был весь без остатка погружён в свою внутреннюю, кроткую, безмолвную молитву. На его красивом лице явственно виднелась неподдельная благодать. Батюшка чуть заметно улыбался, синие глаза его светились тихой радостью.
Паства необычайно воодушевилась, увидя своего батюшку. Малолетние дети, а за ними и старухи, поспешили броситься к нему в объятия, но Отец Пётр сделал пару неуверенных шагов им навстречу и плашмя рухнул замертво.
Вдруг, разом погасли все свечи и всем сделалось очень холодно, да так, что аж изо рта каждого шёл пар.
Из-за алтарных врат уже виднелся Никодим. Голова его была увенчана скроенной из сухих древесных веток и увядших цветов огромной короной, а в руках он держал начертанный какими-то страшными ризами деревянный посох.
Все сразу оцепенели от ужаса. Зря старухи дерзали крестным знамением обескуражить мертвеца, зря дети силились перекрестится сами. Все путались: то крестились слева направо, то с пупа на лоб. Слова Иисусовой молитвы постоянно перемешивались меж собой в абракадабру, а знакомая всем с пелёнок «Отче наш» ушла из памяти начисто.
Народ в панике ломанулся к выходу, но тяжёлые двери храма вдруг со звоном захлопнулись на железные затворы снаружи.
— Братья и сёстры! — озирая людишек и слегка труся головой начал мертвец. — Я принёс вам благую весть! Смерть пришла за нами! За всеми нами! За стариками и детьми, за бедными и богатыми, русскими и нерусскими, верующими и нет! Перед ней все равны, все вы — её дети. Но какая мать отступит от своего возлюбленного чада? Она не бросит вас в надвигающуюся мясорубку дикого капитализма, она никогда не оставит вас — горемычных своих сынов и дочерей. Вы — её по праву рождения. Всё, что по воле Божьей было рождено на свет — то по праву принадлежит ей и только ей! За каждой живой тварью, начиная от крошечной травинки и до венца творения, с момента нарождения на свет стоит Она! Да! — Костлявая стоит за вашей спиной и дышит вам в затылок. Смерть с косой и целые тьмы мертвецов — всех тех, кто жил и умирал за вас прежде, все те, чьими стараниями вы обрели дыхание. Все без исключения! Даже эти бесчисленные малютки — первые, робкие, но упрямые, споры жизни, и миллионы океанских рыб и зубастых ящеров, невероятное множество причудливых зверей, обезьян, грубых первобытных людей и всех ваших древних предков! От яслей и до смертного одра — все они вопят в вас в сотни тысяч разных голосов. Молят только об одном — живи! Цепляйся за эту, заранее обречённую на смерть жизнь, непосильно батрачь в этом проклятом колхозе, ишачь, в поте лица, на ненавистном заводе! Продолжай род! Плоди нищету! И будь счастлив! Да-да — будь счастлив! Но, только лишь потому, что иначе — совсем без всякой надежды и ничтожной толики этой зыбкой отрады — тебе не протянуть и дня. Но подумайте, стоит ли оно того? Стоит ли терпеть такие муки ради этих крох? Если бы вы могли трезво мыслить, то всё бы поняли ещё не успев народиться! Но, куда там?… Ведь в вас, во всех ваших членах и в самой крови бурлит весь этот несносный компот, не давая продыху, вновь и вновь распыляя вас в мирской суете сует. Но, Смерть с вами говорит совсем другим языком. Она, как бабка-повитуха, снова и снова монотонно шепчет одни и те же заклятья: «Приди, испей моей воды! Посмотри в глаза мои, протяни ко мне свои руки, несчастный, снова и снова! Снова и снова! Воистину!» Всё в этом мире по праву принадлежит смерти, даже реки и горы, моря и океаны! Ей нет преград и пределов, нету никаких границ, она зрит на все четыре стороны света, зрит за горизонт. И даже тот заветный миг между прошлым и будущим даётся миру лишь взаймы, и жизнь всегда всё возвращает с процентами в виде погибших цивилизаций и навсегда пропавших со страниц истории народов. Все миры, все языки и культуры — есть достояние смерти и её мертвецов. Даже ваши убогие халупы возведены предками, уже почившими. Дело рук мёртвых — всех тех, кому посчастливилось когда-то умереть. И сегодня пришла пора жатвы. Все вы и ваши малые дети — эти не созревшие колосья — все будут срезаны её железным серпом и сложены в снопы!