И вот сейчас в пустынном дворе Гоше кажется, будто он провалился в дыру во времени: заросли борщевика, чахлые кусты, пожухшая осенняя трава – и молчаливый, мрачный дом с заколоченными окнами.
Гоша думает: наверное, за шестьдесят лет здесь ничего не изменилось. Все те же кусты, та же трава, тот же дом. Это место огородили забором, натянули колючую проволку – и время застыло здесь, перестало двигаться.
Словно в Заграничье.
Мертвый дом, думает Гоша.
Почему-то он сразу понимает: это мертвый дом, дом, где должны водиться привидения.
Выходит, не всегда мертвое – красивое и модное.
Ручеек пота стекает по спине. Дом смотрит на Гошу сквозь заколоченные окна, словно через прикрытые веки.
Почему-то Гоша вспоминает, как прощался утром с мамой, и какая-то неясная тревога поднимается у него в груди. Он разворачивается к щели забора… Как он мог забыть, это же наблюдательный пункт!
Отличное место: дверь ДэДэ видна как на ладони.
Осталось понять, как долго Гоша собирается тут сидеть. И что, собственно, собрался увидеть.
В этот момент он слышит голоса.
– А мне дядя рассказывал еще один мертвый фильм, про убийцу… он заманивал к себе в дом девушек и убивал их. А все спихивал на свою мертвую мать.
Ломающийся мальчишечий голос. Ему отвечает другой, взрослее, басовитей:
– А сам убийца – мертвый?
– Нет, конечно, – отвечает первый мальчишка, – это же мертвый фильм. В мертвых фильмах всегда убийцы – живые, а мертвые хорошие.
– То есть мама была хорошая?
– Ну да, наверное. Он ее в подвале держал, а потом она выбралась и набросилась на него…
– А твой дядя может этот фильм достать?
Это – третий голос. Девчоночий, девичий. Гоша уже где-то слышал его – он плотнее прижимается к щели и скашивает глаза, чтобы разглядеть собеседников.
– Нет, – говорит мальчишка, – он сам его у кого-то дома смотрел… ну, ты же знаешь, как это бывает? Кто-то достал кассету, все ночью собрались, смотрели… Детей туда не берут.
– Боятся, что мы проболтаемся, – с презрением говорит тот, что постарше.
– Мы-то никогда не проболтаемся, – говорит девушка, – мы же – смертники, мы умеем держать слово.
Смертники! Ну конечно, они-то точно должны любить мертвое кино.
Тут уж Гоша узнал голос – конечно же, это Лёля, девочка из Дворца Звездочек.
Гоше становится как-то не по себе. Нет, не то чтобы он напуган – он, конечно, не из пугливых, еще не хватало!
Но все-таки… про смертников разное говорят. Смертники – это не пятнашки. Взрослые, решительные. А вдруг они пойдут сюда, во двор, увидят его, догадаются, что он подслушивал? Кому это понравится?
Заброшенный дом, пустырь. Кругом – никого.
Бежать некуда.
Гоша, стараясь не шуметь, оглядывается на дом. Может, спрятаться там? На секунду Гоша представляет: вот он пересекает двор, отдирает доски, пролезает в окно. Полумрак, запах старого мертвого дерева…
Гоше кажется, дом подмигивает ему: ну, давай же, чего ждешь?
Он, конечно, не из пугливых – но почему-то стоит, не в силах пошевелиться. Стоит, вновь прижавшись к забору: за его спиной – пустой двор, заколоченный дом, перед лицом – шершавые доски, узкая щелка.
Гоша видит: трое смертников пересекают улицу. Черные кожаные куртки, высокие ботинки. В желтоватом свете фонарей поблескивают зигзагообразные молнии и расколотые серебряные сердца.
Двое мальчишек и Лёля. Тот, кто повыше, обнимает Лёлю за плечи – и Гоше почему-то неприятно на это смотреть, хотя он и рад, что смертники уходят.
Они не спеша идут по тротуару – и расступаются, давая дорогу молодой девушке в красной куртке. Открыв дверь, она входит в дом – в тот самый подъезд, где полчаса назад скрылся ДэДэ.
Стройная такая девушка. В красной мертвой куртке и мертвых сапогах до колена. Лицо наполовину закрыто шарфом, но Гоша сразу узнает ее.
Зинаида Сергеевна, Зиночка.
– Ух ты! – говорит он тихо.
На картинке – мальчик лет тринадцати, с мужественным и смышленым лицом. В руке у него – шестизарядный «смит», глаза смело и открыто смотрят прямо на зрителя. Чуть по диагонали вверху размашисто выведено: «Неуловимый» – словно впопыхах кто-то обмакнул кисть в краску и подписал. Эх, жалко, открытки только черно-белые остались!