Теперь уже все отбросили сомнения и поверили в то, во что им так хотелось верить. Несколько парней просто сели в снег и стали ожидать прибытия вертолетов, а Канесса откупорил бутылку мендосского вина и в ознаменование грядущего спасения быстро опустошил ее вместе с ранеными, находившимися под его опекой.
С приходом сумерек резко похолодало. Над долиной повисла унылая тишина. Все понимали, что ночью спасатели не появятся. Марсело раздал товарищам вечерние порции шоколада, и ребята понуро поплелись к фюзеляжу. Многие поспешили занять места потеплее. Капитан упрашивал наиболее выносливых спортсменов спать вместе с ним в самой холодной части салона, но на это согласились не все. Самые упрямые не захотели уступать свои теплые места в багажном отсеке, заявив, что если будут регулярно спать у баррикады, то умрут от переохлаждения.
В ту ночь все долго не могли уснуть. Говорили о спасателях. Одни доказывали, что вертолеты прилетят в течение суток, другие возражали, замечая, что вертолеты не смогут подняться на такую большую высоту и спасателям придется добираться до «Фэйрчайлда» пешком, может быть, целую неделю. Этот довод подействовал на всех отрезвляюще, и Марсело обрушился на Канессу с упреками за то, что тот легкомысленно выпил вместе со своими пациентами целую бутылку вина. Но был среди выживших человек, который подвергся бы еще более суровому осуждению товарищей, если бы им удалось его вычислить. Гнев вызвало весьма неприятное происшествие: Марсело обнаружил, что из чемоданчика для косметики, где хранился весь скудный запас провизии, пропали две плитки шоколада и упаковка нуги.
— Господи боже! Неужели ты не понимаешь, что играешь нашими жизнями? — кричал капитан команды, обращаясь к неизвестному вору.
— Этот сукин сын хочет погубить нас! — воскликнул в негодовании Густаво Николич.
В салоне было холодно и темно. Все замолчали и в гнетущей тишине погрузились в свои мысли. Паррадо уснул, держа в объятиях Сусану. Брат словно хотел укрыть сестру своим большим телом, чтобы отдать ей как можно больше тепла. Он чувствовал ее неровное дыхание, изредка прерываемое слабыми криками: девушка звала погибшую мать. Заглядывая в большие глаза Сусаны, Нандо видел в них глубокую печаль, боль и растерянность, которые невозможно выразить словами. Окружающие просыпались от холода и, превозмогая дрожь, кутались в чехлы, служившие им одеялами. На полу размером двадцать на восемь футов[45] они расположились парами и спали валетом: ноги каждого юноши покоились на плечах напарника. После падения самолет замер, накренившись набок, поэтому все, кто смог вытянуться в полный рост, лежали под углом примерно в тридцать градусов к поверхности долины. Остальным удавалось положить на пол только ноги. Спинами ребята упирались в стенку салона, сидя на багажной полке. Днем ее сорвали с крепежей и теперь использовали как перемычку между стенкой и полом.
Подушки создавали определенное удобство, но лежать приходилось в такой тесноте, что, если кто-то менял положение, все вокруг вынуждены были делать то же самое. Малейшее движение вызывало приступы боли у парней со сломанными руками или ногами, а любого бедолагу, которому вдруг вздумалось почесаться или выбраться на снег, чтобы справить нужду, осыпали проклятиями. Случались и непроизвольные движения: кто-то дергал ногой во сне или ударял ступней по лицу спящего соседа. Время от времени кто-нибудь спросонья лез по телам спящих людей в сторону выхода, крича при этом:
— Я схожу за кока-колой!
В таких случаях больше всех раздражался вспыльчивый но натуре Роберто Канесса, уязвленный критикой Марсело за инцидент с вином. Четырьмя годами ранее Канесса прошел психологическое тестирование, выявившее у него склонность к агрессивному поведению. Отчасти благодаря результатам теста он занялся регби и поступил на медицинский факультет. Большие физические нагрузки и хирургия, по мнению родителей смутьяна, могли бы обуздать его взрывной темперамент. Как только кто-то начинал кричать от боли, Канесса выходил из себя и требовал, чтобы тот заткнулся, хотя и понимал, что бедняга не виноват. Именно тогда его изобретательный ум посетила мысль соорудить нечто вроде гамака, где тяжелораненые могли бы спать, не мешая остальным.