С ресниц закапали слезы. Эйлинор проколола палец и коснулась «скважины», но в этот раз боли почти не почувствовала. Внутри болело гораздо сильнее.
Лишь в подземелье она поняла, что свечи остались у Лейрина. Теперь, правда, это не имело значения. За слезами она все равно почти ничего не видела.
О, уйдя, Лейрин поступил очень разумно. И вот это было хуже всего. Если бы он ее действительно любил, волновался за ее жизнь, он бы плюнул на все, но пошел с ней, довел прямо до спальни (ну, может, и не до спальни, хотя бы до конца секретного хода), чтобы знать наверняка, что с ней все в порядке.
Отчего-то это задело Эйлинор больше, чем догадка, что Холвен – некромант. Осознав это, она даже растерялась. Убийца отца найден, и ей бы сейчас думать о том, как добиться казни придворного мага. А единственное, что занимает ее мысли, - это жжение внутри от обиды на Лейрина.
Когда Эйлинор добралась обратно, ее чувства пребывали в полном сумбуре. К счастью, в кабинете с потайным ходом никого не было, и она смогла спокойно переодеться. Стоило выйти и направиться к собственным покоям, как ее сразу окружили слуги. Выяснилось, что их с Лейрином в самом деле потеряли и уже предполагали худшее.
Объяснять свое отсутствие Эйлинор не стала, хотя заранее подготовила весомые доводы. Удивляться, улыбаться, притворяться – всей этой шелухи сейчас хотелось меньше всего. Прогнав всех из покоев, она рухнула на кровать прямо в одежде и уткнулась лицом в подушку.
Сначала надо успокоиться. А потом – хорошенько подумать.
В первую очередь о том, стоит ли проклятый трус Лейрин того, чтобы не идти к брату прямо сейчас и рассказывать о Холвене.
27
Состояние у Эйлинор было муторное – лицо горело от того, что его успело прихватить морозцем, в груди ныло от обиды на Лейрина, ноги не держали из-за страха перед Холвеном. В спальню несколько раз совались слуги, но принцесса их прогоняла.
Ничего ей не хотелось – ни пирожных, ни горячего вина, ни успокоительного от королевского лекаря. Хотелось только умереть.
Одни боги знают, что может сделать Холвен, если его прилюдно обвинить в измене. Он крайне редко демонстрировал свои умения перед кем-то, кроме короля Коннала. Отец назначил его придворным магом, а если он так поступил, значит, у него на это были причины. В конце концов, и другие маги Освердена склонились перед безродным выскочкой, носившим вместо фамилии прозвище по городу, в котором он родился. Признали его и в Совете магов, куда входили сильнейшие волшебники всего Запада и Севера. Его месть может оказаться такой, что пошатнется все королевство.
Первыми наверняка пострадают Эйлинор и Лейрин. Холвен обязательно расскажет, что видел их вдвоем ночью в городе. Вряд ли наследника рода Диоллен казнят – в Освердене давно миновали те времена, когда за взаимную любовь рубили головы. Но скандал будет обеспечен. Репутация и всех Диолленов, и королевской семьи будет подорвана. Обесчещенную принцессу никто в жены не возьмет. И тогда…
Нет, конечно, тогда может исполниться ее мечта выйти замуж за Лейрина. Но сейчас, глядя на расписной потолок спальни и видя вместо фресок уходящий по набережной кудрявый силуэт, Эйлинор сомневалась, что правда этого хочет.
С другой стороны, если не сказать брату о том, что Холвен и есть некромант, шпион кетталийцев, то продолжат умирать простые люди. Причем не только от проклятия. Кетталия и так наглеет день ото дня. Они уже требуют отдать им плодородные земли на северо-востоке в качестве выкупа за якобы разоренный осверденцами рудник, а теперь, с такой «крысой» прямо под носом у Кирана, и дальше продолжат вертеть соседями, как им вздумается. Холвен подготовил прекрасную почву, чтобы начать войну, в которой у Освердена нет шансов на победу. Если же некромант исчезнет, планы кетталийцев разрушатся, и они могут отступить.
Холвена обязательно надо остановить.
Но Лейрин… Но она сама…
Эйлинор закрыла лицо руками. Дорогие механические часы – подарок ти-энцев – прозвонили полтора часа с тех пор, как она бросилась на кровать. Мысли за это время пошли то ли по пятому, то ли по шестому кругу, ни к чему не приводя. Это могло продолжаться бесконечно. Пора признать, что принять решение самостоятельно она не способна. Стыдно, прискорбно, однако ее к этому и не готовили.