Детвора речам дедовым внимала вполуха, занятая сладкой трапезой: сочные груши, медовые сливы, виноград. Уже липкий сок — от уха до уха: на щеках, с подбородка течет, на одежду капает. Особенно Маня старалась. Недаром она и росла пухленькой, не то что худорба Миша.
— Ох, детвора. Поаккуратней. Перемажетесь, меня ругать будут, — укорял внуков Дед негромко, уже задремывая.
Но подремать ему не дали.
— Прятки! Играем в прятки! — отходя от столика, скомандовал внук.
— Пьятки! — повторила за ним Маняша.
— Со служебным котом! — уточнил Миша.
— С котом! — подтвердила внучка.
Отдыху пришел конец.
— А может, я вам чего-нибудь почитаю? Стишок выучим. Молитву «Живые помощи». У вас память хорошая, — попробовал сопротивляться Дед. — Папе потом расскажете, маме…
— Прятки!
— Пьятки!
Он сам был виноват, когда-то устроив из игры целое представление с котом Тришкой и монологами. «Куда же они спрятались?.. Никак не найдешь их. Тришка, ты — кот ученый, помоги, не ленись…»
Детворе понравилось. Пришлось повторять снова и снова эти «прятки-пьятки». Так было и нынче.
— Раз — два — три — четыре — пять… Начинаю вас искать. Я считаю до пяти, не могу до десяти. Тришка рвется вас искать! Раз — два — три — четыре — пять! Он идет уже по следу, помогать решил он Деду! Толстый кот — обормот, жирное создание. Ищи Мишу, ищи Маню — вот твое задание!
Кот, в обычной жизни сонный, ленивый, послушно ходил с Дедом по комнатам и порою действительно находил детвору, останавливаясь у шкафов ли, вешалок с одеждой, куда они прятались.
Останавливался, хвостом вертел, на Деда поглядывал, только что сказать не мог: «Здесь!»
— Молодец, Триша! Нашел, вынюхал по следу.
— Это нечестно, нечестно! — кричал внук. — Дед подглядывал! И Тришка подглядывал! Снова до тридцати считай!
Хочешь — не хочешь, а приходилось играть. Как на детвору сердиться…
Прятки да прятки…
— Раз — два — три — четыре — пять… И где же они спрятались? Может, на балконе? Нюхай, Триша, ленивое создание, нюхай, ищи… А то вместо «Вискаса» черной корочкой тебя будем кормить, с горчицей и перцем. Понятно?
Детское хихиханье слышалось из потаенных углов. Этим игра и нравилась детворе. У Деда язык уставал.
Но потом, вместо отдыха, прятки сменялись еще одной, тоже дедовой придумкой.
— Турсун! — вспоминал внук. — Малый, а потом — большой.
— Туйсун, туйсун… — трогательно просила Маняша.
При этой забаве детвора старалась укрыться за диваном ли, креслами, под столом, а дед их оттуда тащил за руки, за ноги, поперек живота. Он, конечно, осторожничал, а детвора вырывалась и отбивалась всерьез. Главным в «турсуне» был захват детских рук ли, ног для раскачивания или кружения, высокого полета, чуть не до потолка. «Большой турсун» это называлось. Конечно же, с беготней, шумом, криком, счастливым визгом.
Про «турсун» знали соседи снизу, порой жалуясь, что у них люстры качаются и звенят. За потолок опасались.
Дед перед ними извинялся, объясняя: «Детвора…»
Это у сватьи-бабушки получалось по-иному: книжки, телевизор. А у деда — «пьятки» да «турсун», большой и малый. После пряток у него горло першило от речей непривычно длинных; «турсун» — это ушибы да синяки, потому что внук не больно осторожничал, и сил у него прибавлялось, и пятки — что копыта. А старому человеку много ли надо: ушибы долго болят и сердце колотится от немалого напряженья. Но как детворе откажешь?..
— Дедушка, еще последний разочек!
— Последний — распоследний…
— Туйсун… Яспоследний… Позалуйста, деда… — просила Маняша, просили глаза ее, чистые, светлые.
— Хорошо, милые. Последний турсун… А потом будем стишок учить?
— Будем!! — хором в ответ.
Но до стишка да иного, спокойного времяпрепровожденья дело опять не дошло.
Дождавшись сватью и с детворой распрощавшись, к своему дому Дед добирался пешком, по набережной. Путь лежал недалекий, над Волгой. Порою он отдыхал на скамейке. Не от ходьбы, от недавнего «турсуна», который давался ему все труднее. Он отдыхал, вспоминал детвору, себя корил.
Сегодня хотел с ними стишок выучить, про войну рассказать, про себя маленького: как их бомбили, как выживали в погребах да норах, холодные и голодные, под самым Мамаевым курганом, теперь уже всему миру известным. Тогда был просто Мамаев бугор, а возле — малые поселки: Тир, Лазурь, Тещино… Там и немцы, и наши днем и ночью бомбили, стреляли. Маму контузило, ранило. Людей много погибло. Соседей Лутошкиных в первый же день, всех — разом, шестерых: мама Люба и детвора… И «невеста» его Шурочка — рыженькая лисичка. Калимановых — трое, Васины, Дегтяревы… Про все это хотел детворе рассказать. Им ведь надо знать.