Еще пацаном Макс мечтал о путешествиях, о вечерах у костра на берегу озера или реки. Но самое большее, что ему удавалось в те годы, были костры, которые они разжигали на мусорных кучах за жилыми домами рабочего поселка.
Туда они уходили с друзьями, собирали ветки, поленья, щепу от старых ящиков и разжигали огонь. Сидели вокруг огнища кружком, очарованные пляской пламени, подкидывали в костер топливо, рассказывали друг другу страшные истории про оборотней, привидения и призраков. Потом в нагоревших угольях пекли картошку, выгребали её из золы почерневшую, с обуглившимися боками, подбрасывая на ладонях, обдували пепел и ели целиком, не очищая.
Посидеть так, как сейчас сидели на берегу дикой реки рыбаки — крепкие хмурые мужики, за спинами которых темнела стена дремучего таинственного леса, сидели вольные в своих поступках и свободные от всего, кроме собственных желаний, Максу так и не довелось. Но он ещё не терял надежды побывать в далеких краях, увидеть пальмы и пенный океанский прибой. Эта надежда окрепла, когда он взял в руки тугие пачки денег и представил, что на такие бабки можно купить все, что будет угодно душе — бабу, паспорт, сменив в нем фамилию на новую; уехать за границу, пока он нем здесь окончательно не забудут. И вот хрен его дернул подойти к рыбакам. Впрочем, хрен этот именовался голодом, который он не мог одолеть. Желудок сводило так, что в глазах темнело, особенно когда до ноздрей долетел запах ухи. И теперь все под вопросом — удастся ли деньги, которые он так ловко припрятал, использовать с толком и целесообразностью. Неужели эти двое так и дотащат его до неизвестного ему Поречья и сдадут ментам на опознание? Тогда ради чего он стрелял в людей, а потом рвал пуп, стараясь уйти подальше от гарнизона через глухие леса и болотные топи?
Впрочем, Макса ни на минуту не оставляла мысль о побеге. Но просто так, улучив момент, пытаться вскочить и скрыться во тьме, было бессмысленной глупостью. Руки, туго стянутые ремнем за спиной, — аргумент убедительный: добраться до ближайшего населенного пункта и шагать по глухим местам со связанными руками, без оружия и еды — равносильно самоубийству. Тем более, что и само появление его на людях в таком виде не обещало ничего хорошего. За то время, которое он бродил по таежным трущобам, милиция наверняка оповестила не только область, но возможно раззвонила о нем на всю Россию.
Суки! Во, суки!
Макс ругался и сам не знал на кого — на милицию или на рыбаков, которые его без труда попутали, а скорее на тех и других, кто ломал его планы на будущее.
Суки! Во, суки!
Выбрав все снасти и выгрузив в лодку добычу, рыбаки перевели в неё Макса, запустили мотор, и суденышко, полное рыбы, понеслось вниз по течению, таща за собой белопенный след.
Они мчались по реке не менее получаса, когда Максу пришла в голову спасительная мысль.
— Мужики, — жалобным голосом попросил он, — будьте людьми, подойдите к берегу. У меня живот крутит… Сейчас прорвет…
— Что делать? — в полголоса спросил Бородатого его напарник. — Высадишь и развяжешь, он убежит. А так ему что, я штаны снимать буду?
— Высадим, — столь же тихо ответил Бородатый. — Хрен с ним, пусть бежит. Не убивать же его. А я давно себе «Макарыча» завести хотел.
Максу развязали руки. Лодка подошла к берегу.
— Вон, иди в кусты.
Макс понял — эти преследовать его не будут. Он встал, стараясь не шуметь надел штаны, подтянул потуже пояс. Сделал два осторожных шага, не зашуршав кустами, проскользнул на полянку. Впереди темнел длинный пологий спуск, за которым в слабом свете уходившей луны рыбьей чешуей поблескивала лента реки. На миг, задержавшись на месте, Максим прислушался. Ничто не нарушало ночной тишины.
Чуть пригнувшись, чтобы голова не маячила над кустами, Макс, что было сил, побежал вниз по склону к дальней излучине реки, блестевшей вдали. Он бежал до тех пор, пока полностью не обессилел. У самого берега остановился. Оглянулся туда, откуда только что смылся. Его не преследовали.
Макс опустился на траву, растянулся в рост. Он ликовал. Вся дурацкая история с ухой и рыбаками обошлась ему слишком легко. Пропавший пистолет можно не считать большой потерей. У него оставалось куда более грозное оружие — автомат и боеприпасы к нему.
Пройдя километра полтора, Макс споткнулся о невидимую во тьме корягу. Едва устоял на ногах, но подметка тут же оторвалась, и ботинок стал походить на крокодила, открывшего голодную пасть. Макс грязно выругался. Он ожидал чего угодно, но не такой подлости со стороны обуви, которую для армии должны делать с удесятеренной прочностью.
Он сел, разулся и стал разглядывать ботинок. Для начала оттянул подметку, слегка подергал. Но этого оказалось достаточным, чтобы она отделилась от верха до самого каблука. Нитки, крепившие её, давно сгнили. Думать о том, чтобы починить башмак не приходилось. Идти дальше в одной обутой ноге было бы неудобно и не имело смысла.
Макс расшнуровал целый ботинок, потом стянул его с ноги и вместе с порвавшимся по одному зашвырнул их оба в реку. Негромкий плеск воды известил о том, что река приняла его дар.
Дальше он двинулся босиком. Трава, покрывавшая пологую полосу берега, которая ещё недавно выглядела мягкой и пушистой, на деле оказалась щетинисто колкой.
К утру, Макс по берегу добрел до места, откуда хорошо просматривался створный знак, служивший ему ориентиром для поиска тайника. Ноги болели не только от усталости. Несколько раз он спотыкался о камни и ободрал о них кожу на суставах больших пальцев. Ссадины саднило. Голова кружилась. Должно быть, его обессилили острые переживания, связанные с неожиданным пленом. Слишком много адреналина выплеснулось в кровь, и сейчас его нехватка оборачивалась душевной опустошенностью и мышечной слабостью.
Добравшись до тайника и убедившись, что его богатство — деньги и автомат остались нетронутыми, Макс окончательно утратил силы.
Из-за тайги с востока поднялось солнце и стало быстро согревать землю, остывшую за ночь. Поредела и стала расползаться в клочья пелена тумана над рекой. Открывался вид на заречные дали — на заливные луга и пустоши.
Макс забрался под ствол упавшего дерева, туда, где спрятал свой автомат, согнулся калачиком, как бездомный пес, подложил руку под щеку и тут же заснул — будто ухнул в горячую яму — ни снов, ни тревожных мыслей, которые мешают спать.
Макс проснулся под вечер, и первое что ощутил, был голод. Он сжимал безжалостной рукой желудок и подтаскивал его к горлу, отчего все время поташнивало. Макс достал из сидорка последнюю банку тушенки и, истекая слюной, вспорол её штык-ножом, отогнул крышку. Запах консервированного мяса, покрытого серым слоем застывшего сала, ударил в ноздри. Макс съел тушенку в один присест и не ощутил желанной сытости. Он вытер стенки и дно банки пальцем и облизал его.
Трудно сказать, думает ли о чем-то другом, кроме как о бегстве, волк, задравший овцу и вдруг заметивший, что в погоню за ним бросились охотники с ружьями. А вот человек думает. Всегда.
У тех, чьи мозги чисты, думают об одном, те, кому в них попала моча, — совсем о другом.
Макс двигался вдоль берега, стараясь держаться поближе к кустам тальника, чтобы иметь возможность в любой момент укрыться в них при виде опасности. Босые ноги вязли в прибрежном песке, и шагать было утомительно трудно.
Аркун в этих местах единственный удобный путь среди тайги и болот и деревни жмутся к реке, потому как реку не подвинешь с места и не заставишь течь куда тебе хочется. По берегам реки в низинах лежат болота, поросшие камышом и осокой. Здесь гнездятся утки и чайки — горластые белые пираты, проводящие дни в полете над водной гладью. Днем и ночью над топями гудят комары — миллионы серых мягких кровососов. Когда идет по берегу человек, они вьются над головой высоким столбом и сопровождают его, пока порывы ветра не разметут и не разбросают по сторонам толкущееся в воздухе облако. Хорошо, что ветры в этих краях затихают очень редко.