После рассказа о драматической истории публикации «Разных дней войны», тяжелой борьбы автора с цензурой, нельзя не остановиться на тех сложных творческих проблемах, с которыми Симонов столкнулся, взявшись за книгу, которая жанровых прецедентов не имела. Это теперь выглядит куда как простым и ясным, но в немалой степени именно потому, что путь этот был разведан и опробован Симоновым. Да и сам он далеко не сразу его отыскал, многое прояснилось уже в процессе работы над дневниками. Но размышлять об этом писатель начал еще с середины 50-х годов.
Было бы наивностью считать, что дневниковые записи несут в себе абсолютную истину — это лишь «моментальные» снимки событий, явлений, людей, на более основательное содержание они сами по себе претендовать не могут. Многие взгляды и суждения, выраженные в них, рождены определенным временем, и именно ему принадлежат, с годами, с обретением нового опыта они могли изменяться, трансформироваться, по прошествии времени иногда кажутся странными, могут удивлять даже тех, кому принадлежали, но ничего не поделаешь, так было. «Спустя тридцать лет, — пишет Симонов, комментируя одну из своих дневниковых записей, — не всякий раз до конца влезешь в собственную душу, не всегда поймешь себя тогдашнего… Мне трудно сейчас поверить, что я мог сказать то, что я сказал тогда…» В другом месте он признается: «Так я думаю об этом сейчас, задним числом, хорошо сознавая всю поверхностность некоторых моих исторических сравнений тогда, весной сорок третьего года». В третьем: «Я не был пророком и не знал…»
Это сквозной мотив комментариев, и он возник не случайно. Симонов отдавал себе отчет в том, что перед ним, публикующим свои дневники военного времени, встают одновременно две задачи. Во-первых, он должен быть максимально, безупречно точен в передаче событий, подробностей, атмосферы тех лет, мыслей и и чувств той поры. Круг «прав» и «обязанностей» автора в этом случае не очень широк, но есть среди них такие, которые должны выполняться неукоснительно: это право рассказывать обо всем, что видел и пережил, и обязанность говорить читателям правду, одну правду, и ничего, кроме правды. Это значит, что дневники должны печататься в первозданном виде, никакая поздняя конъюнктурная правка, приспособление их к другим временам недопустимы.
Но как быть с тем, что его нынешнее понимание событий войны не во всем совпадает с их прежними представлениями автора (я это только что показал, цитируя Симонова), — как быть с этим? Как реализовать в такого рода публикациях нынешнее, более зрелое понимание? Вот в чем вторая задача. У литератора, публикующего свои старые записи или дневники, если он хочет быть верен исторической правде, не причесывать их на современный манер, у такого литератора остается один путь: основательного и деликатного комментария. Он должен там, где возникает эта необходимость, найти способ, не вторгаясь в старые записи, не редактируя и не подчищая их, углубить, уточнить или оспорить свои впечатления или суждения военной поры.
Симонов осознал эту важную и требующую на практике разных решений проблему довольно рано и сначала не на собственном опыте, а размышляя о прочитанных рукописях. Вот отрывок из его письма, датированного 57-м годом, в котором он намечает такой путь: «Вообще-то я бы представил себе книжку „Записки фронтового корреспондента“, сделанную уже сейчас, которая бы состояла из двух потоков: первый — что я видел сам, своими глазами, и второй — что мне люди рассказывали о себе и других. Первый поток составили бы дневниковые записи, второй поток должен был бы родиться не столько из напечатанных в свое время корреспонденций (как в той рукописи, отзывом на которую было это письмо. — Л. Л.), сколько из записей разговоров с людьми во фронтовых блокнотах, если таковые сохранились…»
В другом, более позднем — 63-го года — письме уже, в сущности, им намечена структура собственных дневниковых книг (думаю, «Сто суток войны» были уже задуманы), хотя и в нем речь идет тоже о присланной на отзыв рукописи: «У меня родилась мысль (может быть, запоздалая): не сделать ли всю эту книжку как тогдашний дневник с сегодняшними комментариями? Может быть, это следует подчеркнуть и графически — скажем, тогдашние записи набрать корпусом, а нынешние примечания курсивом?.. При такой форме будет и ощущение полной достоверности и будет возможность, сохранив эту достоверность тогдашних обстоятельств, чувств, поступков, мыслей, высказать и то, что вы по этому поводу думаете и чувствуете сейчас…»