Тут он был прав. А руки, во всяком случае кисти рук, были отличительным признаком того, похожего на подушку, предмета, который Билл видел в Мамбери-Грендж…
Альфред напомнил мне еще о некоторых обстоятельствах, из коих явствовало, что я ошибаюсь, а затем выдержал многозначительную паузу.
— До меня ведь тоже доходили кое-какие слухи насчет Мамбери-Грендж, — заявил он мне.
— Например?
— Ничего определенного, — признался он, — но если все сопоставить… Во всяком случае, дыма без огня…
— Ладно, выпаливай, — пригласил я.
— Я думаю, что мы напали на след чего-то очень серьезного. Чего-то такого, что расшевелит наконец людскую совесть касательно тех жестокостей, которые творятся под прикрытием вывески научных исследований. Знаешь, что, по моему мнению, происходит под самым нашим носом?
— Валяй, валяй, — поощрил я его хладнокровно.
— Я думаю, что мы имеем дело с супервивисектором, — ответил Альфред, многозначительно подняв палец.
Я нахмурился:
— Не понял. Либо — вивисекция, либо — не вивисекция. Супервивисекция просто…
— Я хочу сказать, что мы имеем дело с человеком, который оскорбляет Природу, уродует Божьи создания, гнусно искажает истинный облик тварей Господних, пока они не станут неузнаваемыми полностью или в частностях. Облик, которым они обладали до того, как он этот облик стал изменять, — пояснил Альфред весьма туманно.
Только теперь я стал понимать, какую теорию выдвинул мой коллега на этот раз. Его воображение отхватило огромный кус пирога, и хотя дальнейшие события показали, что въелся он и не так уж глубоко, но тогда я расхохотался.
— Ясно! Я ведь тоже читывал «Остров доктора Моро». Ты полагаешь, что явишься в Грендж и тебя там встретит лошадь, разгуливающая на задних ногах и беседующая о погоде? А может, ты рассчитываешь, что дверь тебе откроет суперпес, который спросит, как твоя фамилия? Шикарная идейка, Альфред! Но пойми, в реальной жизни все иначе. Конечно, жалоба есть жалоба, и мы обязаны ее расследовать, но боюсь, старина, что тебе придется здорово разочароваться, ежели ты вообразил дом, где все наполнено густым запахом эфира и воплями пытаемых животных. Остынь-ка, спустись с небес на землю!
Однако проколоть шкуру Альфреда не так-то легко. Фантазии — неотъемлемая часть его жизни, и, хотя он и был уязвлен разоблачением источника своего вдохновения, он все же не погас, а продолжал вертеть эту историю то так, то эдак, добавляя к ней то тут, то там новые детали.
— Но почему же черепахи? — слышал я его бормотание. — Ведь выбор рептилий еще больше затрудняет… — Он пережевывал это несколько минут, а затем добавил: — Руки! Руки и кисти рук! Откуда, во имя дьявола, взять пару рук?!
Глаза Альфреда раскрылись еще шире, а пламя в них разгорелось еще ярче, пока он обдумывал эту идею.
— Продолжай в том же духе! Держись этого курса! — посоветовал я.
Однако вопрос, который он задал, действительно был неприятен и темен.
На следующий день после полудня я и Альфред появились у сторожки Мамбери-Грендж и назвали свои имена недоверчивому человечку, который жил в сторожке, одновременно исполняя обязанности привратника. Он покачал головой, выражая сомнение, что нам удастся осуществить свое намерение попасть внутрь, но все же взялся за телефонную трубку.
Я таил коварное желание, чтобы его опасения подтвердились. Дело, конечно, надо было расследовать хотя бы для того, чтобы успокоить жителей деревушки. Но мне очень хотелось, чтобы прошло какое-то время и Альфред выпустил хотя бы часть паров. Пока же его фантазия и ажиотаж непрерывно разгорались. Воображение Э. По и Э. Золя просто чепуха в сравнении с продуктами фантазии Альфреда, особенно если последняя получит нужную пищу. Всю эту долгую ночь моего коллегу, вероятно, преследовали во сне кошмары, и сейчас он был как раз в том состоянии, когда фразы вроде «гнусное издевательство над нашими безъязыкими друзьями», «свирепая кровожадность скальпеля», «разрывающие душу вопли миллионов корчащихся жертв вопиют к небесам» сами собой текли с его языка. Мне это осточертело, но если бы я не согласился сопровождать его, он бы безусловно отправился один и попал в беду, начав разговор с обвинения всех и вся в жестокости, пытках и садизме.
В конце концов я убедил Альфреда, что его задача будет заключаться в проницательном наблюдении и поисках новых улик, а разговор буду вести я. Потом, если он не удовлетворится результатами, ему будет предоставлена возможность высказаться. Оставалось лишь надеяться, что Альфред выдержит напор своих бушующих чувств.
Привратник, говоривший по телефону, повернулся к нам с выражением удивления на лице.
— Док сказал, что примет вас, — объявил он, будто не веря, что правильно расслышал. — Вы найдете его в новом крыле — вон в том строении, что из кирпича.
Новое крыло, в которое заглядывал браконьер Билл, оказалось гораздо крупнее, чем я ожидал. Оно занимало площадь, равную площади всего старого дома, но было одноэтажным. В ту самую минуту, когда мы подошли к пристройке, дверь в ее дальнем конце отворилась и высокая, одетая в свободный костюм, фигура с растрепанной бородкой появилась на пороге.
— Господи Боже мой! — воскликнул я подходя. — Так вот почему мы так легко сюда проникли. Понятия не имел, что вы тот самый Диксон! Кто бы мог подумать!
— Ну если продолжить эту тему, — парировал наш хозяин, — то и вы занялись делом, весьма необычным для интеллигентного человека.
Тут я вспомнил о своем спутнике.
— Альфред, — сказал я, — разреши представить тебя доктору Диксону, некогда бедному учителю, пытавшемуся в школе вколотить мне в голову начатки биологии, а затем, по слухам, наследнику миллионов или что-то в этом роде.
Альфред смотрел на нас с подозрением. Какая ошибка — с самого начала начать заигрывать с врагом! Он недружелюбно кивнул, но руки не протянул.
— Входите, — пригласил Диксон.
Мы оказались в комфортабельной комнате — наполовину кабинете, наполовину гостиной, которая явно подтверждала слухи о его богатстве. Я уселся в роскошное кресло.
— Вероятно, вы уже знаете от своего сторожа, что мы здесь с официальным визитом, — сказал я. — Поэтому лучше покончить с этим вопросом, прежде чем мы приступим к празднованию возобновления старого знакомства. Не вредно было бы снять тяжесть с души моего друга Альфреда.
Доктор Диксон кивнул и бросил на Альфреда оценивающий взгляд. Последний продолжал стоять, ничем себя не желая компрометировать.
— Я сообщу вам всю информацию в том виде, в котором мы ее получили, — продолжал я и приступил к изложению фактов. Когда я дошел до описания черепахоподобных существ, Диксон оживился.
— Ах, так вот что с ними случилось! — воскликнул он.
— А! — вскричал Альфред, причем в ажиотаже его голос поднялся до визга. — Итак вы признаетесь! Вы признаетесь, что несете ответственность за эти несчастные существа!
Диксон взглянул на него с удивлением:
— Я нес за них ответственность, но не знал, что они несчастны. А вам откуда это известно?
Альфред и внимания не обратил на вопрос Диксона.
— Именно это нам и надо было выяснить! — визжал он. — Вы признаетесь, что…
— Альфред, — холодно сказал я, — успокойся и перестань пританцовывать на месте. Дай мне договорить.
Мне удалось произнести еще несколько фраз, но Альфред уже более не мог сдерживать давление своих паров. Он ворвался в разговор.
— Где, где вы взяли эти руки? Нет, вы мне ответьте, откуда они взялись! — требовал он с прокурорской интонацией в голосе.
— Ваш друг, по-видимому, несколько… э-э-э… театрален, — заметил доктор Диксон.
— Слушай, Альфред! — сказал я резко. — Сначала дай мне закончить, а свою арию про вампиров споешь позже, ладно?
Закончил я чем-то вроде извинения перед Диксоном:
— Мне неприятно являться к вам в качестве обвинителя, но войдите и в наше положение. Когда нам приносят жалобу, приходится ее расследовать. По-видимому, тут произошло нечто выходящее из обычных рамок, однако я не сомневаюсь, что вы нам все разъясните. А теперь, Альфред, — добавил я, поворачиваясь к нему, — у тебя, вероятно, найдется вопрос-другой, только постарайся помнить, что фамилия нашего хозяина не Моро, а Диксон.