– Ну, у вас будто ладно, – облегченно говорит он. – Так, Александр Иванович? Стрелять есть из чего и англичан подбили. Это хорошо-с, что у них погреб взлетел. Это морально действует на всю линию.
Панфилов сурово улыбается и крутит седеющие усы.
– Думаю, у соседей моих не хуже. Пожалуйста, отправляйтесь, дорогой Павел Степанович, к себе. Ногу пожалейте, пока служит.
– Ничего-с, я верхом, на лошади покойно.
Он попадает на Малахов курган в самый свирепый час бомбардировки. В грохоте пальбы и разрывов беспокойно смотрит с банкета на Камчатку. Где длинные фасы, изрезанные глубокими черными амбразурами? Где высокие циклопические траверсы? Точно громадными заступами перекопана вся Кривая Пятка и вздрагивает от боли в синем дыме.
– Прибыл Хрулев?
– Говорят, видели его на площади с владимирцами. Второй батальон их к нам пришел.
– Отлично-с. Я туда поеду. – Адмирал указывает рукой на Камчатку, трогает лошадь, потом в раздумье дергает поводами и говорит адъютантам: Вы, господа, здесь оставайтесь. Я скоро вернусь.
Гнедой маштачок выбирается через Рогатку на куртину между Малаховым и 2-м бастионом. Лоснящийся круп исчезает в лощине, застланной дымом.
Лошадь адмирала привыкла за месяцы осады к выстрелам и ядрам. Но сегодня адский непрерывный шум бомбардирования пугает ее. Она часто трясет ушами, упирается и дрожит всем телом. Нахимов вынужден несколько раз ударить ее плеткой, чтобы заставить перескочить через дымящуюся воронку. Он сходит с лошади в выемке каменоломни и, прихрамывая, пробирается по засыпанной траншее к правому фасу люнета.
– Здорово, друзья, – приветствует Павел Степанович.
– Здравия желаем, Павел Степанович Левладный час к нам. Ажно и песни петь нельзя. Садит и садит.
– Нам же лучше. Растратит снаряды и замолчит надолго, пока ему новые привезут.
– Гляди, и в самом деле не хватает. Реже стал палить.
– Реже, в самом деле, – тревожно прислушивается адмирал. – Ну-с, поглядим, чего они притихли.
Несмотря на уговоры лейтенанта Тихомирова, начальника люнета после Сенявина, адмирал поднимается на банкет.
Английские мортирные батареи и 48 орудий французов, действительно, прекращают огонь. Частая пальба перекатывается за 3-й бастион, распространяется на всю городскую сторону и продолжается в море.
Есть что-то таинственное во внезапно наступившей тишине. Удовольствовались ли союзники разрушением укреплений или готовятся к штурму, обманывая бдительность севастопольцев канонадой по городу?
Он наводит трубу на высоты французской линии. Там вспыхивают белые ракеты и рассыпаются дождем искр. И как будто раздаются призывные звуки военных рожков.
– Шту-урм! – вдруг вскрикивает ближайший матрос.
Ракеты – сигналы для приготовленных штурмующих колонн. Две французские дивизии направляются против Камчатского люнета, две другие дивизии идут на Волынский и Селенгинский-редуты. Скрытые углублением Киленбалки и Докового оврага, они незаметно приблизились.
При крике "штурм" Павел Степанович опускает трубу. Невооруженному глазу отчетливо видны колонны, выбегающие из оврага на правый фас. Легким гимнастическим шагом алжирцы и зуавы в синих нарядных куртках и красных шароварах растягиваются перед укреплением.
– Картечь! – громко командует адмирал. – Сигнальщик, передай тревогу!
В ту же минуту рявкают пушки, и со всех сторон Камчатка окутывается дымом.
– Чаще! – кричит адмирал, видя, что атакующие батальоны сомкнули ряды и продолжают катиться к валу.
Полтавцы, выскочив из блиндажей, становятся в шеренги на брустверах и под барабанную дробь спускают курки ружей. Стрелки выбегают из контр-апрошей, вскакивают через мерлоны и тоже начинают пальбу.
Второй залп картечи сметает первые ряды алжирцев, но зуавы с криком "У1\ге Гетрегеиг!" уже во рву.
В то же время батареи на флангах захлестнуты вторыми колоннами алжирцев.
– В штыки! Коли! Ур-ра-а! – призывает майор Щетинников, командующий полтавцами.
Полтавцы соскакивают с брустверов, взяв ружья наперевес. Матросы, оставив бесполезные теперь орудия, бросаются в свалку с банниками и ганшпугами.
Стремительное движение защитников Камчатки сбивает зуавов, они бросаются в стороны, и резервные колонны открывают частый огонь.
Взмахивая саблей, Павел Степанович бежит в толпе солдат и матросов. Свист штуцерных пуль, яростная брань, крики раненых мешают понять, что нужно делать. Но об отступлении он не думает. "Продержаться хотя бы двадцать минут, и Хрулев пришлет подкрепление".
Вдруг перед ним вырастают красные шапочки с горизонтальными козырьками и козьи бородки французов.
– 1Тп ^ёпёга!е! – взвизгивает дородный зуав и прикладом ударяет по сабле Павла Степановича.
– Ш ^ёпёга!е! – кричат французские солдаты и толпой бросаются к нему. Он стреляет из пистолета в лицо бородатого солдата, сабля звенит по штыку другого зуава, но французы, привлеченные надеждой захватить важного пленника, густо облепляют адмирала, бросаются под ноги, хватают за руки.
– Братцы! Выручай Павла Степановича! – кричат матросы.
И, уже барахтаясь на спине под тяжелыми сапогами солдат, Нахимов видит, как обрушиваются на его похитителей длинные ганшпуги. Чьи-то руки помогают ему подняться, и он оправляет изорванный сюртук.
Штыковая работа полтавцев очистила правый фас. Но весь Камчатский люнет залит синими куртками. Бессмысленно оставаться здесь с двумя сотнями солдат и матросов против трех тысяч неприятеля.
Отстреливаясь, защитники Камчатки медленно идут по траншее. Один матрос успел даже забрать лошадь адмирала и подводит ее к Павлу Степановичу.
– Нет-с, теперь, друг мой, на лошади не время-с.
– Резервы идут, ваше превосходительство! – кричит лейтенант Тихомиров, припадая на раненую ногу.
– Наши! – кричат матросы, поворачиваясь к врагу.
Но адмирал и сам слышит топот тысячи ног и крик "урра!". Услышали мощный крик русских и зуавы, преследователи кучки отступающих. Зуавы затоптались на месте, когда мимо полтавцев пробежали роты суздальцев. Павел Степанович- издали увидел генерала Хрулева. Не чета Жабокритскому, он сам вел войска в контратаку.
– Ну-с, и мы обратно. Черноморцы, за мной! Полтавцы, вперед! – сказал не очень громко адмирал – людей было немного, и они кучились вокруг.
На спинах зуавов ворвались в люнет суздальцы. Не ждав такого стремительного нападения, бригада французов отошла и оставила в русских руках знамя и триста пленных.
Веселый, разгоряченный генерал Хрулев решает, что он на Камчатке больше не нужен.
– Я, Павел Степанович, отправляюсь выручать Волынский и Селенгинский редуты. Вы уж тут справитесь без меня. Командовать батареей есть кому?
– Два мичмана живы-с. Командир люнета лейтенант Тихомиров контужен и ранен, едва унесли на Малахов. Резервов еще просите, генерал. На второй штурм пойдут французы. Вот-с, сызнова начинают бомбардирование.
Адмирал, преодолевая боль в избитом теле, кричит, потому что над люнетом снова стоят грохот, визг и гул разрывов.
Хрулев нагибается к уху Нахимова и тоже кричит:
– Послал второе донесение титулованным, черт их побери.
Он уезжает, и Нахимов подзывает к себе квартирмейстера Панкратова, чтобы выяснить, достаточно ли артиллеристов для уцелевших орудий.
С час под выстрелами матросы и солдаты пытаются восстановить укрепление, но огонь противника тотчас уничтожает их труд и вырывает самых доблестных бойцов. Потом снова появляются густые колонны неприятеля. Закипает бой, ожесточенный и неравный. Не довольствуясь этим, французы прибегают к обману. В разных концах поля сражения горнисты неприятеля играют русский сигнал к отступлению, внося сумятицу в ряды истомленных защитников. Тордат убедясь в невозможности отстоять люнет, приказав вновь заклепать орудия, Нахимов уводит горсть матросов и солдат на Малахов курган.
Мучительное отступление. Противник висит на плечах маленького отряда, скатывается на фланги, перерезает дорогу. Зуавы даже скопляются во рву перед Малаховой башней. Встречная контратака владимирцев спасает камчатцев, и, наконец, офицеры обступают окровавленного, запыленного Нахимова, наперебой выражая радость, что адмирал жив.