У Павла Степановича те же рабочие будни. Сейчас он закончил обход выдвинутых по морскому берегу до Поти укреплений, собирал больных и раненых, гонялся за контрабандистами и агентами беспокойного Шамиля. Флагманы встречаются на берегу в доме начальника Черноморской линии, и Владимир Алексеевич живо рассказывает о беседе с царем и посещении портов.
Павел Степанович окутывается дымом старой трубки и посапывает.
– Однако не понимаю-с, Владимир Алексеевич. Зачем вы тыловые базы для флота не только не развиваете, а даже убавляете. В войне – чем больше баз, тем лучше-с. Вспомните, как трудно приходилось британцам блокировать французское побережье по причине многочисленных портов.
– А деньги? Сухие доки Севастополя миллионов будут стоить, не говорю уже о переделке кораблей. И притом учтите, Павел Степанович, государь убежден, что неприятель не войдет в Черное море. Как при таком взгляде надеяться на увеличение ассигнований?
Павел Степанович выпускает новое густое облако дыма и нехотя бормочет:
– В Петербурге, притом самому государю, конечно, виднее. Однако англичане и французы уже двадцать лет оберегают целость Порты. Они недавно решительно расправились с Египтом. Англичанам особливо страшен выход Черноморского флота в Средиземное море. Положим, что Россия не Египет, да все же средств на морскую войну у нас недостаточно. – Он выбивает трубку и кладет ее в карман. – А может быть, старею, Владимир Алексеевич. Полвека прожил, и уже пора вводить в гавань…
– Вот еще! Вы – главная опора флота! – восклицает Корнилов.
Они уходят из Новороссийска одновременно. Владимир Алексеевич обычно не мешает командирам судов самостоятельно командовать, но сейчас ему хочется обставить "Кагул", и он не сходит со шканцев, стараясь выиграть ветер. А Павел Степанович не думает затевать гонку. Он полулежит под тентом с книжкой "Морского сборника" и отмечает карандашом заметки, о которых следует побеседовать с офицерами эскадры.
Еще одно усовершенствование в пароходных машинах Эриксона, того шведа, что в 1845 году сделал лучший опыт с Архимедовым винтом. Он поставил на пароходах два взаимодействующих аппарата – паропроизводитель и холодильник и устранил нужду в большом запасе воды. Теперь паровые суда с изобретением Эриксона могут ликвидировать часть водяного трюма. Да и на оснастку влиял громадный водяной трюм. Купцы теперь смогут уменьшить рангоут, а значит, и число команды. Подумать только, как одно изменение вызывает цепь других.
Он искренно сказал Корнилову, что чувствует себя стариком. Первый признак старости – недостаточно деятельности, точно гардемарина – тянет к бесполезным рассуждениям. Да где еще? В море! В походе с эскадрой! Он с досадой смотрит на бриг, идущий в кильватере.
– Спросить "Орест", почему полощут верхние паруса. Разврат-с. – И, заложив палец в книге, следит за ответом, поднимающимся под клотиком брига.
– Рулевые виноваты! Дурака валяет. Вахтенный офицер виноват. Объявите бригу выговор и занесите в журнал. Что это, на матроса спихивать! Безобразие!
Он стоит на шкафуте и внимательно рассматривает бриги "Фемистокл" и "Эндимион", тендеры "Проворный" и "Нырок". Где-то запропастилась шхуна "Смелая"…
А "бесполезные" мысли не уходят. Он мысленно беседует с редакторами "Морского сборника", хвалит их за статью о капитане Салтанове – первом русском моряке, бросившем линьки и кошки за борт фрегата "Святая Параскева", за внимание к коренному русскому мореходству на Севере, за подробную информацию об иностранных флотах. Да это еще не все, не главное. "Морской сборник" должен полноправно войти в семью русских журналов и добиваться, чтобы вся страна обернулась к своим морям.
За обедом он рассказывает офицерам:
– У Англии теперь тысяча двести пароходов. И во Франции, и в Америке, и у других держав торговое мореплавание ширится. В нем основа морского могущества. А мы, точно турки, моря имеем, а ходим только на военных кораблях. Откуда образоваться среди простолюдинов постоянному морскому сословию, ежели даже рыболовству и китобойному промыслу мы привилегий не даем.
– Вы бы написали, Павел Степанович.
– Куда уж! Я достиг таких лет, когда гораздо приятнее читать то, что молодые пишут, чем соперничать с ними. – Он закрашивает красным вином воду и медленно пьет.
"И в деятельности ушла пора, когда можно было соперничать… Что толку критиковать? Лучше помогать. У Корнилова сил и пыла куда больше. Вот этому умнице и надо помогать…"
– Так вам не нравится "Морской сборник"?
– Журнал хорош, да одной краски много-с. Сотой доли нет того разнообразия, которое замечаем на службе.
– И правда, английские морские журналы интереснее… Я в "Морской сборник" не заглядываю, – признается один лейтенант.
– А вот это уже напрасно-с. Зачем прельщаться всем чужим и своим пренебрегать. Не отвыкайте, молодой человек, от русского, – обрезает Павел Степанович.
Смущенный офицер вечером в кают-компании клянется, что больше не примет приглашения к столу адмирала.
Капитан Гувениус утешает его:
– Что вы, голубчик, не вы первый и не вы последней. Адмирал одного мичмана знаете как распек за упущение в парусах? Царям, говорит, много дела-с, им есть о чем думать: во Франции революция, в Германии тоже; о бизань-шкотах ближе всего позаботиться мичманам. Ступайте к своему делу.
– Значит, каждый сверчок знай свой шесток? – обидчиво допрашивает лейтенант. – Адмиралу можно критиковать журналы, а нам нельзя.
– И совсем не то. Упаси бог задеть патриотизм Павла Степановича, совсем, знаете, особенный патриотизм.
Еще год. Во второй половине лета Павел Степанович принимает пятую флотскую дивизию, поднимает флаг на корабле "Ягудиил" и ведет эскадру к анатолийским берегам. На юге тянется сплошной зубчатый хребет. По его скатам плавно спускаются к морю возделанные поля, а под берегом пробираются тяжелые турецкие шхуны и фелюги с косыми парусами. Лишь в открытом море пустынно, и корабли – грозная стена пушечных фортов – окружены бесконечной искристой равниной воды.
В воскресный день Павел Степанович дает эскадре отдых и сам приходит на бак послушать песни.
В Ахтиаре на горе
Стоят девки на дворе,
запевает молодой матрос.
На горе девки стоят,
В море Черное глядят,
поддерживает хор.
В море Черное глядят,
Меж собою говорят,
молодецки выводит запевала.
Скоро ль корабли придут,
К нам матросов привезут,
гудит палуба.
К нам матросов привезут,
Тоску нашу разнесут,
сверкает белыми зубами матрос и бесстыдно паясничает.
Нам наскучили солдаты,
С виду хоть они и хваты,
рявкает хор, и матрос комически подхватывает высоким и звонким речитативом:
Да маленько простоваты.
А матросы как придут,
На все средствие найдут…
Запевала выталкивает соседа в круг и пускается в пляс.
Павел Степанович узнает старого знакомого Кошку.
– Что ж ты, Кошка, солдат позоришь? Они тебе за такую песню шею наломают.
– Невозможно, ваше превосходительство, против моряков им устоять.
– И даже нехорошо. Скажем, перевозить будем войска. Они у вас вроде гостей будут, а вы в песне заноситься станете.
Ой усаживается на бухту.
– Что, ребята, кто еще песни знает?
– Морские, ваше превосходительство?
– Разумеется, морские. Ну-ка, старики! Сотня людей окружает адмирала. Такого случая на "Ягудииле" еще не было, чтобы адмирал веселился с матросами.
– Можно "Как с вечера, с полуночи", – солидно предлагает старый канонир.
Павел Степанович отрицательно качает головой.
– Это не лихая. Спойте "То ли дело наша служба". Кошка, знаешь?
– Никак нет, ваше превосходительство.
– Мало, значит, ты еще просолился. Вперед выходит краснощекий рябой матрос, начинает неожиданно сильным чистым баритоном:
То ли дело наша служба
Летом по морю гулять.
Павел Степанович подхватывает с матросами:
Ай люли, ай люли, да гулять!
Шторм иль буря, нет препоны,
Ветер воет. Мы его
Равнодушно слышим стоны.
Не боимся ничего.
Ай люли, ай люли, не боимся ничего!