Возможно, кардинальной добродетелью он считал благодарность. Наоборот, неблагодарность была самым презираемым качеством. Выполнить услугу в надежде на благодарность как награду было позором, и, слава богу, такая награда редко появлялась. С другой стороны не проявить благодарность тому, кто помог, было непростительно низко. Он верил, что лишь несколько человек одарены способностью благодарить, но даже эти немногие только бормотали слова, выражающие неиспытанное чувство.
Поскольку он придерживался таких взглядов, можно ожидать, что дух благодарности глубоко укоренился в нём. Это не так. Я уже упоминал о благодарности, которую он испытал к Косгрейву за сочувствие, проявленное этим его другом, когда умер молодой Ли Бирс. Возможно, он говорил то, что чувствовал. Если это было так. Это был единственный случай, когда он чувствовал или выражал какое-то признание за полученную помощь. Хотя людей, которым он был обязан, было очень много. Я должен сказать, что он был очевидно неблагодарным человеком. Когда я это пишу, я слышу, как он ворочается в своей могиле, пробуждается и осуждает меня, испытывая настоящее удивление и потрясение.
Он часто объяснял, что Хёрст был щедрым, но не справедливым человеком. Бирс имел в виду его денежные дела, но больше его мировоззрение. Я не могу не думать, что такая характеристика в равной мере относилась и к самому Бирсу. На самом деле, многие недостатки, которые он осуждал, можно было найти в нём самом. Я не говорю о бесчестных, преступных недостатках, а только о тех, которые обычно встречаются и у приличных людей. Укажу пару примеров. Бирс резко осуждал мелкие привязанности, притворство, позу – всё то, что было собрано в его личности. Повторю, он утверждал своё право бичевать лицемеров, разоблачать самозванцев, но сам загорался гневом, когда в нём находили малейшую слабость. Всем ныне живущим людям (но не мертвецам) он отказывал в праве карать. Из ныне живущих ему одному разрешалось обладать бичом. Когда плеть брани била по его собственной обнажённой душе, то она показывала, что обладатель не заслуживает даже презрения Сатаны – этого ребячливого создания «с характером помешанной блохи и методами скунса», по словам самого Бирса.
Он был мстительным? Да. Но его мстительность редко переходила в действие, только на бумагу. Откровенно высказываясь вслух или письменно, он показывал, что не был трусом. Он не мстил другими способами из-за своего врождённого благородства. Со всеми своими недостатками он вовсе не был подлецом. Он был, по существу, благородным человеком. Он не был способен намеренно совершить какую-то низость.
V
Несмотря на ненависть к лицемерам и испепеляющие насмешки над ними, было бы слишком сильно классифицировать Бирса как реформатора – в том оскорбительном значении, которое этот термин приобрёл сейчас.
«Все нормальные мужчины, – говорил он, – и, возможно, толика женщин заражены болезнью реформаторства. Это такой детский недуг, который следует сразу после кори, коклюша и ветряной оспы. Молодой человек видит, что мир грязен. Он не может сделать и шага, чтобы не наступить в выгребную яму. Он удивляется, что его предшественники не очистили мир – по его представлению, это очень простая, быстро выполнимая задача. Это очень стойкое заболевание, очень болезненное, а для наблюдателей, которые не заражены, очень утомительное. Тем не менее, оно проходит с началом зрелости, но продолжается всю жизнь у тех бедняг, которые так и не повзрослели. В старости главная радость для человека – чувствовать счастье, что излечился от болезни реформаторства, а также наблюдать за ужимками тех, кого раньше осуждал, веселиться от их прыжков. Грехи этого мира – главный источник удовольствия. Давайте молиться, чтобы было больше грехов».
И таково было мнение Бирса в старости. Плаксы – коммунисты и анархисты жаловались на мелочи жизни. Когда сами плаксы реформировались, эти мелочи становились их самым ярким наслаждением. Думаю, великий сатирик наконец пришёл к выводу, хотя он никогда не признал бы его, что он сам потратил много динамита на обработку гальки.
У Бирса реформаторство, кажется, не последовало за корью. Он получил иммунитет не благодаря войне. Если мы отбросим теорию Бирса о причине этого недуга, то поймём, что его сопротивляемость досталась ему от новоанглийских предков. Держа это в уме, я однажды спросил его, не думал ли он принять духовное звание. Я заметил, что он был бы хорошим священником. Он мог бы не уклоняться от вопроса, поскольку такая мысль не приходила ему в голову. Тем не менее, он уклонился, говоря, что был бы очень успешным евангелистом, поскольку привнёс бы в миссионерские поездки и ум, и чувство.