Тем временем музыка внушает страсть ему, мечтавшему жить в Неаполе хотя бы в качестве слуги у Паизиелло; он колебался между карьерой композитора и писателя; он обожает творчество Моцарта, эту «серьёзную и зачастую печальную возлюбленную, которую, однако, любят больше именно из-за ее печали». Чпмароза воспламеняет его. Но, создавая свои «Жизнеописания Гайдна, Моцарта и Метастазио», заимствованные им, — воспользуемся этим вежливым выражением, — у Карпани, он с предубеждением, неправильно судит о Бетховене. Второе письмо, датированное 15 апреля 1809 года, заканчивается странной фразой, не слишком лестной для проницательности Стендаля. «Когда Бетховен и сам Моцарт собирали ноты и идеи, когда они домогались многих и причудливых модуляции, — их ученые и полные утонченностей симфонии не произвели никакого впечатления; когда же они последовали по стопам Гайдна, то растрогали все сердца». Даже если Стендаль смягчил критику итальянца Карпани, обвинявшего Бетховена в том, что он является «Кантом в музыке», — все же его суждение, скопированное с такой легкостью, не делает чести ни оригинальности, ни прозорливости писателя; любовь к итальянскому театру ограничивает его, лишает верного понимания. В 1817 году, переиздавая у Дидо «Жизнь Гайдна» и задетый критическими замечаниями Уильяма Гардинера, он приносит извинения за свое непризнание Бетховена и заявляет, что «в 1808 году не слыхал достаточно большого количества произведений этого композитора» и к тому же «идеал прекрасного изменяется вместе с климатом».
Почти никем не признанный, Бетховен покинул бы Вену, если б не щедрость нескольких благотворителей.
На выставке в честь столетнего юбилея я увидел в одной из витрин извлеченный из муниципальной библиотеки контракт от 1 марта 1809 года, по которому эрцгерцог Рудольф, Лобковиц и Кинский обеспечивают Бетховену ренту в 4000 флоринов, чтобы «позволить ему доставлять себе все необходимое и развивать свой исключительный талант, свой гений». Эрцгерцог взял на себя обязательство в 1500 флоринов, Лобковиц — 700 и Фердинанд Кинский — 1800. Один, — и едва ли не единственный, — немецкий писатель воздал должное бетховенскому гению. Эрнст Теодор Амадей Гофман, к счастью, не довольствовался изучением права, к которому семья принудила его. Беспорядки, последовавшие за сражением при Иене, лишили его солидной должности советника в Польше; любовь к музыке спасла Гофмана. Он принял на себя руководство театром в Бамберге, где одновременно был и дирижером оркестра, и антрепренером. После новых огорчений и благодаря своему другу Рохлицу он становится редактором «Лейпцигской газеты», где наряду с его музыкально-критическими статьями появляются и первые опыты в фантастическом жанре. Этот странный и пленительный человек (с ним также жизнь обошлась жестоко) понял Бетховена; к тому же их объединяло нечто большее, чем сходство характеров. В статье о Пятой симфонии, опубликованной на следующий день после ее исполнения, Гофмап судил о Бетховене так же, как позднее сделал это Берлиоз; он заявил, что «подобная музыка открывает нам царство колоссального и необъятного», разглядел в ночном мраке, пронизанном отблесками молний, «тени исполинов», вновь обрел в этих творениях Мастера «скорбь безграничного желания», восхищался простотой и гармоничностью их построения, сдержанным, но уверенным мастерством. Начиная с 1810 года, Гофман именует Бетховена «гигантским гением»; он открыл у композитора ту же склонность к фантастике, которая вскоре вызвала к жизни «Фантазии в манере Калло». Писатель, так тонко и так живо комментировавший «Дон-Жуана», говорит о Бетховене как музыкант и поэт.
О событиях, бегло очерченных в письмах Стендаля, следует рассказать более подробно, если мы пожелаем разобраться в некоторых произведениях, например в сонате «Les Adieux» [54].
После сражения при Аустерлице и Пресбургского мира, отнявшего у Австрии Швабию и Тироль, Историю и Далмацию, Вепецшо и три миллиона подданных, Наполеон стал властителем путей, ведущих на Восток; он развлекался, раздавая королевства налево и направо, наделяя лентами и рентами своих приближенных и министров; он разрушил вековую систему, на которой покоилась Священная Римско-Германская Империя; создав Рейнскую конференцию, он сделался протектором, по существу — повелителем империи, размерами своими подобной империи Карла Великого. Некоторое время царит мир, однако его отягощают угрозы, нарушают интриги, подрывают измены. В 1806 году снова разгорается война. Наполеон раздавил Пруссию при Ауэрштедте и Иене. И вот тогда-то из вторично отнятой у Фридриха-Внльгельма добычи, Наполеон выкроил Вестфальское королевство для своего брата Жерома, замышлявшего отобрать у Австрии ее величайшего музыканта.