VIII
Седьмая и Восьмая симфонии
Осенью 1810 года Бетховен писал для Цмескала фон Домановец Одиннадцатый квартет фа минор (соч. 95), в котором, казалось, пожелал подытожить и сосредоточить свои размышления. Мятежный вопль, протест, звучащий в долгом стенании первой скрипки, придает Allegro мрачный колорит, оттенок трагической печали. Бетховен признается в своем смятении другу, поддерживавшему его в бедствиях, неизменно помогавшему даже в мелких повседневных хлопотах. Цмескал — один из тех друзей, перед которыми плакать не стыдно; уходя вместе с ним после вечеров у Разумовского, где они встречались, Бетховен не мог не поведать ему о том горе, что стонет в этой музыке, о волнении, выраженном в Allegretto, о тревоге истерзанной души, пытающейся освободиться от физических и нравственных страданий. Ремарка assai vivace ma serioso раскрывает смысл Allergo третьей части. Хорал придает торжественность этому трепетно-скорбному настроению. Без всякой надуманности здесь возникают новые формы, рожденные той искренностью, с которой Бетховен выражает оттенки сложного чувства. В дальнейшем к ним обратятся и сделают их более обостренными Шуман и Вагнер (в «Тристане»). Не случайно Квартет фа минор посвящен именно такому тонкому музыканту, как Цмескал, способному лучше кого бы то ни было насладиться произведением столь редкостных качеств, столь сосредоточенного настроения.
Принято считать, что в мае этого года композитор оставил свой проект бракосочетания с Терезой Брунсвик.
Но при каких обстоятельствах? Об этом мы все еще принуждены лишь догадываться. Казалось бы, ее «Дневник» мог бы дать нам весьма волнующие сведения. Однако Ромен Роллан, перелиставший его страницы, ограничился лишь немногими словами о том, что «приведенная в ужас Тереза вновь обнаружила себя на краю нравственной бездны, к которой толкнул ее сокрушительный и неожиданный шквал страсти; ей открылись дикие силы, греховные мысли, проносившиеся в подсознании». Роллан приводит краткий отрывок (май 1810 года), где Тереза винит себя в нравственном непостоянстве. «Мимолетное чувство повелевает мной!» Лейпцигский исследователь, д-р Макс Унгер, полагает, что «Людвиг», упоминаемый Терезой в ее «Мемуарах», совсем не Людвиг ван Бетховен, а некий граф Луиджи Мегацци. Бетховенское умонастроение той поры раскрывается в часто цитируемом письме, в котором он просит Вегелера прислать ему свидетельство о крещении. Он жалуется, что вовлечён в светскую жизнь и бессмысленно тратит свой покой; однако он был бы счастлив, «если б демон не избрал своим местопребыванием его уши» и если б этот недуг не терзал его до такой степени, что иногда он думает о самоубийстве. Во всяком случае, отныне дружба Бетховена с Брунсвиками будет лишь крепнуть. Для Терезы — она сама сказала об этом достаточно ясно — он останется духовным наставником, таким же, как Гердер и Гёте. Она посылает Бетховену рисунок, на котором он представлен в образе орла, взирающего на солнце.
В то время, когда Бетховен отказался от брачного союза с Терезой, он завязал знакомство с Элизабет Брентано. Это первая наша встреча с Беттиной, дочерью богатого франкфуртского коммерсанта, о семье которого Гёте, несомненно, вспоминал, когда писал своего «Вертера». У торговца колониальными товарами Петера-Антона Брентано, претендовавшего на то, что он является потомком Висконти, было пятеро детей от первого брака с некоей голландкой. В 1774 году он женился на Максимилиане де Ларош, бывшей на двадцать два года моложе его, матери Марии-Клеменса и Беттины. Семья эта занимает довольно значительное место в истории немецкой литературы. Максимилиана была дочерью известной Софи де Ларош, друга Виланда, написавшей несколько романов в духе Ричардсона; сущность этих произведений полностью отражена в их названиях — «Евгения, или Покорность судьбе», «Письма к Нине, или Советы, как образовать свой ум и свое сердце». Гёте набросал ее привлекательный портрет в тринадцатой книге «Поэзии и правды»; благодаря этому мы видим стройную, грациозную женщину, сохранившую изящество манер и в пожилом возрасте, всегда скромно одетую в коричневое или серое; видим ее лицо, обрамленное красивым чепчиком; весьма независимая в суждениях, она с неизменной терпимостью относилась к любым взглядам; несчастья, приведшие к нужде, не нанесли ущерба ее безупречному достоинству.
Внук Софи, Клеменс, проведший безрадостное детство, приложил много стараний, чтобы не унаследовать профессии своего отца. Он выказал ярко выраженный вкус к литературе и некоторую склонность к сатире, посещал университеты, сблизился с братьями Шлегелями, дебютировал пародией на пьесу Коцебу, задумал «роман ужасов» «Годви». В годы творческого становления лучшим его произведением явился набросок легенды о Лорелее (еще до Генриха Гейне). Поселившись со своей женой Софи Меро в Гейдельберге, он встретил там Ахима фон Арнима. Содружество, образованное обоими писателями, глубоко повлияло на немецкий романтизм; они первые задумали собирать народные песни, чтобы обогатить лирическую поэзию. Арним решительно и проницательно подчеркивает значение связей, которые должны постоянно объединять язык и литературу страны с самой нацией. Для его облика, так же как и для его идей, характерны пылкость, свободное дерзание, обаятельная фантазия. В результате сотрудничества Арнима и Брентано в Гейдельберге в 1806 году был опубликован известный сборник, первый том которого, «Чудесный рог мальчика», посвящен Гёте. Великий поэт весьма одобрил эту работу как реакцию «против грубого и пошлого стихоплетства мейстерзингеров». Война несколько помешала задуманному предприятию. В 1806 году Арним издал свои «Военные песни», направленные против Наполеона; затем он покинул Гейдельберг. Воздействие «Чудесного рога» на воображение музыкантов и поэтов не прекращалось; в конце XIX века им вдохновился Густав Малер. Что касается Беттины, впоследствии ставшей женой Ахима фон Арнима, она еще не приступила к своим литературным трудам, заполнившим не менее десятка томов. Следует с осторожностью отнестись к рассказам, которые она поведала нам, особенно к трем томам «Goethe's Briefwechsel mit einem Kinde»[65], вышедшим в Берлине в 1835 году. В 1810 году ей было двадцать пять лет. Письмо, написанное Бетховеном Беттине из Вены 11 августа, свидетельствует о горячем увлечении. «…Я был застигнут Вами врасплох в ту минуту, когда отчаяние полностью овладело мной; по, поистине, оно исчезло при виде Вас… Вы из другого мира, а не из этого, бессмысленного… К несчастью, мои уши — перегородка, сквозь которую я не могу поддерживать какие-либо дружеские связи с людьми. Иначе! — возможно! — я больше доверился бы Вам, но я мог понять лишь открытый застенчивый взгляд Ваших глаз, и он воздействовал на меня до такой степени, что я никогда его не забуду. Дорогой друг! Дорогое дитя мое! Искусство! кто поймет его?.. Как драгоценны для меня несколько дней, когда мы болтали вместе или, вернее, переписывались; я сохранил все листочки, на которых Ваши дорогие, такие дорогие для меня ответы…»