Более смелый, бесконечно более самобытный человек возглавляет всю эту группировку — Иоганн Готлиб Фихте, берлинский профессор, достойный ученик Канта, современный стоик, философ свободы и долга; в разгар французской оккупации он произнес свои «Речи к немецкой нации», подготовившие моральное восстание Германии. Этот человек достоин Бетховена, ибо он также стремится к обновлению человеческого духа; резким усилием он открывает новые пути для идеи, ставя ее в центре любой деятельности и требуя для нее всех прав.
Интересно сравнить ход развития мыслей Фихте и Бетховена. Философ также уверовал в спасение человечества на основе доктрин Французской революции; ее свободолюбивые идеи он защищал в своих лекциях, читанных в Иене, с такой смелостью, что ему пришлось оставить кафедру и отправиться в добровольное изгнание; он тоже верил в цивилизаторскую миссию Франции, в республиканский героизм Бонапарта; он переписывался с Бернадоттом, пожелавшим получить его портрет. Как поясняет Ксавье Леон, Фихте мечтал о Международной академии, которая явилась бы своеобразной «Федерацией человечества на пользу чистой науки и осуществила бы союз немецкого и французского духа». Благодаря Фихте нам становятся более понятными помыслы тех немцев, которые поверили в страну Вольтера и Руссо, как распространяющую дух мира и любовь к разуму; скажем мимоходом, что подлинное европейское единство не может быть создано, если не прибегнуть к поучениям этого отважного провозвестника. Сколько проблем, поставленных перед нами сегодня, уже обсуждено в его изданном в 1806 году диалоге «Патриотизм и его противоположность»? Безусловно, войны, приведшие к поражениям при Ауэрштедте и Иене, преобразили Фихте. Для него, как и для Бетховена, Бонапарт становится «человеком без имени»; его доверчивый оптимизм уступает место пессимизму, вскормленному жизненным опытом, — ничем не прикрашенной догме блага страны; отныне йенский интернационализм замкнулся в германских границах и, забаррикадировавшись там, подготовил то credo германизма, которым будет вдохновляться весь последующий век; но не следует полагать, что Фихте отступился от своих убеждений; то, чего он желает для будущего, это мирная республиканская Германия, уважающая права других народов так же бережно, как и свои собственные. Несмотря на внешние проявления, которыми излишне часто довольствуются, Фихте сохраняет враждебное отношение к империализму, чьи злодеяния раскрыли перед ним наполеоновские войны; его теории не допускают ни тех нашествий, которыми карала нас Германия, ни тех, которые мы заставили ее испытать. Лицом к лицу с событиями, приводящими толпы в неистовство, люди, подобные Фихте либо Бетховену, сохраняют уравновешенность духа и верность своей совести; автор «Республики немцев» и творец Девятой симфонии объединяются, чтобы посоветовать нам снова взяться за проект Европейского союза, разрушаемого слишком часто; именно поэтому их встреча или хотя бы одновременное пребывание в парках Теплица приобретает оттенок значительности и торжественности.
В 1811 году Бетховен пишет музыку к пьесе Коцебу «Развалины Афин» для открытия немецкого театра в Пеште, впервые исполненную 9 февраля 1812 года (соч. 113), а также музыку к «Королю Стефану» (соч. 117). Но наиболее крупное произведение, позволяющее проникнуть в богатейший внутренний мир его поэзии, — Трио для фортепиано, скрипки и виолончели (соч. 97), посвященное эрцгерцогу Рудольфу; рукопись датирована 3 марта 1811 года, первое публичное исполнение состоялось 11 апреля. «Чудо ансамблевой музыки, — изрекает Ленц, — одно из тех цельных творений, какие извечно встречаются во всех искусствах». При всей своей верности, подобные определения не могут нас удовлетворить. Композитор любил это произведение так нежно, что и на ложе страдании, чуть ли не за несколько дней до своей кончины, говорил о нем с Шиндлером; беседа эта волнует не только величием упоминаемых в ней литературных образов (Гёте, Эврипид, Аристотель); чувствуется, насколько Бетховен озабочен верным раскрытием особенностей основной идеи при исполнении этой музыки; ему хотелось бы разъяснить для будущего смысл этого сверхчеловеческого вдохновения. «Первый эпизод говорит о счастье, о причудливых фантазиях, о веселом нраве, об упорстве (разумеется, в бетховенском духе), не так ли? Во второй части герой достиг вершины счастья; в третьей — счастье преображается в волнение, страдание и сожаление. Я считаю Andante наиболее совершенным идеалом святости и блаженства. Слова здесь бессильны; они плохие прислужники для слова божьего, выраженного музыкой». Кстати, это последнее бетховенское сочинение, игранное самим автором с Шуппанцигом и Линке на одном благотворительном концерте.