Что же до мифов? Религиозные представления имеют метафизическую природу, то есть лежат вне всякой мыслимой проверки, вторичны по своей нарративной структуре множеству еще более архаичных мифологических сюжетов, оценочно нагружены (выдают оценки за факты), внутренне противоречивы, служат самым низким политическим целям реальных религиозных организаций, но что самое главное — предсказуемы и неинтересны. Между религиями, культами, политической пропагандой, маркетингом и мошенничеством нет четкой границы. Религиозная вера, потребность придавать эмоциональное значение мифологическим сюжетам, — как доверие внушению: некритична, эмоциональна, связана с биологическими механизмами человеческой коммуникации, нашей потребностью реагировать на поведение соплеменников. Для неверующего человека содержание религиозных сюжетов не имеет смысла по такой причине, по какой не заслуживают внимания ни мысли о чудовище на свалке, ни мысли о быстром обогащении при помощи схемы Понци[1]. В жизни есть вещи значительно более серьезные, чем воображаемые монстры и перспективы стремительного обогащения.
Можем ли мы вернуться в детство? В некотором смысле да, но с известными ограничениями. Мы можем оценить хорошую историю для детей. У нас остались ностальгические воспоминания о лучших моментах наших жизней. Но есть опыт и знания, которые делают невозможным воспринимать мир, как раньше. Качественно изменилось все то, что мы собой представляем: характер, поведение, память. Однажды оказывается, что на некоторые вещи невозможно смотреть, как раньше. Это касается не только отдельных людей, но и культуры в целом. Даже современные сюжеты о религиозности в массовой культуре как бы «извиняются» перед аудиторией.
Роман «Жизнь Пи» Янна Мартела и фильм по этому роману изображают миф компенсирующей реальность аллегорией. Аудитория свободна делать выбор между двумя историями на свой вкус, и читателю действительно может показаться более приличным рассказ о зебре, орангутанге, гиене и тигре. Но выбор предпочтений — не вопрос истины. Мысль о религиозном сюжете как о способе принятия жизни не нова, об этом писали и Зигмунд Фрейд, и Фридрих Ницше. Выходит, филология разрушает религию, потому что низводит последнюю на уровень литературы.
Роман Карла Сагана «Контакт» и одноименный фильм как бы «примиряют» религию и науку, уподобляя эмоциональную составляющую «поиска истины» в том и в другом случаях. Особенно неловкой выходит авторская фантазия с числом π, бесконечной десятичной дробью. Любая бесконечная десятичная дробь может с некоторой вероятностью содержать в своей десятичной части любую комбинацию, в том числе такую, которая бы совпала с каким-либо кажущимся нам осмысленным значением, подтверждение чего можно найти в теореме 146 «Введения в теорию чисел»[2] Годфри Харди и Эдварда Райта. В конце концов, это бесконечная десятичная дробь. Но более важным является то, что число «пи» не является физической константой в отличие, например, от радиолинии атома водорода или скорости света в вакууме! Это математическая константа, которая не имеет никакого отношения к эмпирической действительности, а лишь обозначает отношение длины евклидовой окружности к длине ее диаметра. Геометрия и математика, как на этом настаивали Бертран Рассел и Альфред Уайтхед в «Принципах математики», являются лишь способами описания действительности, подобными обычному языку. Математическая истина — это не идеальная истина Платона, не априорные синтетические суждения Канта, а лишь лингвистика. Когда мы говорим о том, что 2+2=4, мы утверждаем лишь, что обозначаем при помощи символа «4» то же, что и при помощи символов «2» и «2» вместе. Строго говоря, это тавтология. Допускать, что какой-то «нечеловеческий» разум (опустим на секунду сложность дефиниции интеллектуальности) пользуется евклидовой геометрией, лишь чуть менее наивно, чем ждать от такого разума владения английским языком.
1
По имени Чарльза Понци, одного из самых первых и самых известных создателей мошеннической финансовой пирамиды.