— Вы не волнуйтесь, ребята все поймут, только передайте слово в слово, пожалуйста, — успокаивали на том конце провода.
— Ты посмотри на эту абракадабру, Генюся! Что за шифровки? Я не желаю играть в эти игры. Так и передай им — без меня! И лучше не в моем доме.
Однако не всегда удается повлиять на обстоятельства по своему усмотрению. Ульпан через какое-то время переехал на квартиру Бориса Григорьевича и Гени. Их, собственно, даже не спрашивали, просто поставили перед фактом.
— Это ненадолго, папа, не волнуйся, ничего страшного, — успокаивал его Колюня.
Шурочка была настроена решительнее.
— Мы меняем адреса, чтобы нас не засекли, — напористо сказала она. — Вы должны это понять.
— Я ничего не должен. И ничего не понимаю. Что за подполье такое? Я вас спрашиваю?
— Курсы действительно подпольные. То есть официально не разрешенные, — заикаясь от волнения, сказал Колюня. — Но скоро все изменится, пап, вот увидишь.
В доме постоянно стали мелькать разные люди — обычные, светские, даже непохожие на евреев, и длинноволосые, с черными бородами, в кипах. Они рассаживались в гостиной, самой большой комнате в их квартире, дверь не закрывали из-за духоты, и Борис Григорьевич, присев на стул в коридоре, чуть в стороне, чтобы его не было видно, и, делая вид, что углубленно читает газету, внимательно прислушивался, стараясь не пропустить ни одно слово.
Колюня много раз говорил:
— Заходи, папа, посиди с нами.
Он ценил деликатность сына: не поучи с нами, а посиди. Но отказывался наотрез:
— Что я там потерял? Для чего мне это собрание?
Другие «ученики» тоже звали его, но он был непреклонен.
И все же его час настал — им нужен был миньян для чтения кадиша по умершему однокласснику. Он не смог отказать, вошел в комнату, ему дали кипу и молитвенник. Что произошло дальше, он не помнит.
Взволнованно мечутся длинные языки догорающих свечей. Раскачиваются в такт молитве прадед Борух, дед Арон и Лазарь, все ученики подпольного ульпана. Только он один, Борис Григорьевич Тенцер, лежит не шелохнется. И молитва, возносимая высоким, чистым голосом, рвется за край неба, туда, где сам Господь Бог слушает никогда не умолкающий кадиш и смахивает слезу…
И показалось ему, что на его лоб упала горячая, тяжелая слеза…
Подпольный ульпан вскоре снова поменял адрес, в доме воцарился прежний порядок. Но Бориса Григорьевича не покидало ощущение, что с чем-то очень важным для него он попрощался навсегда.
В аэропорт провожать Колюню и Шурочку поехали ее родители, Геня и Галюня-Ксения. Он попрощался с ними дома, сухо, сдержанно, даже присесть на дорожку отказался.
— Будь последователен, сын мой, или ты — там, или — здесь. По-другому не бывает. Рвать — значит рвать, безжалостно, даже если по живому.
Он был сам себе отвратителен. И, услышав за спиной какое-то движение, очень обрадовался, потому что сразу понял — они пришли к нему на помощь.
— Внучок, твой сын едет на Святую Землю, — услышал он торопливый шепот Лазаря. — Мы должны благословить его. Повторяй за мной: Да будет на то воля Твоя, Господи, Боже наш, Бог предков наших, чтобы путешествие, в которое мы отправляемся, было спокойным и безопасным, веди нас, направляй стопы наши, дабы мы благополучно, живые, в добром здравии и в радостном расположении духа прибыли в страну праотцев наших… Да будет на то воля Твоя, Господи Боже наш, чтобы мы нашли свое место на земле предков наших…
Борис Григорьевич повторил каждое слово, произносил их про себя, но Колюня обернулся на пороге, улыбнулся и сказал:
— Спасибо, отец.
Он нас услышал, с облегчением вздохнул Лазарь.
Он услышал нас, радостно подтвердил Борух и погладил свою бородку.
Куда бы я ни шел… — протяжно вздохнул Арон.
Еще раз Борис Григорьевич видел их всех вместе в Израиле, когда отмечали восьмидесятилетие Гени. Она сидела во главе большого стола в доме Колюни-Аарона. Как она хороша, подумал он, и годы ее не берут. В душе шевельнулась ревность, он внимательно оглядел всех сидящих вокруг мужчин, и тут же сам себя устыдился — Генюся никогда не давала ему повод. Она тоже несколько раз оглянулась, подозвала Колюню, что-то шепнула ему, и тот поставил рядом с ней стул с высокой спинкой из светлого дерева, украшенной резьбой с традиционным растительным орнаментом.
Он сел рядом с Геней. Стул был очень неудобный, странно, она же прекрасно знает, что ему нужна мягкая выпуклая спинка, иначе он и десяти минут не высидит. Затылок начал болеть почти сразу, он, стараясь не привлекать к себе внимания, легонько разминал шею. Лучше бы, конечно, Геня сделала ему массаж воротниковой зоны, но у нее сегодня праздник. Придется потерпеть.