Теперь я все время понимала, как и когда сын захочет «по-большому». Для меня это было забавно — наше нежное чудесное взаимопонимание. Я начала регулярно высаживать сына над горшочком. Оглядываясь назад, сейчас, спустя несколько лет, я понимаю, что так надо было поступать с самого начала.
Понимание «по-маленькому» проходило для меня чуть сложнее, т.к. это — более тонкий процесс. Где-то в возрасте двух недель я начала внимательно следить, как и когда ребенок «ходит», запоминать образцы его поведения. Я заметила, что в этом есть свое «расписание», гармония и симметрия. Я все время следила за тем, чтобы между мной и ребенком была внутренняя, интуитивная связь и чтобы ничто ее не портило. Я старалась почувствовать, интуитивно догадаться, когда придет пора «по-маленькому» и подсаживать ребенка в это время. Я подбодряла сына «намекающим звуком», издавала «пс-пс» когда он писал самостоятельно, и когда я его приглашала.
Потихонечку, как-то незаметно и само собой, наши хаотичные и случайные «дела» выстроились в ясную и понятную картину. Я все время старалась быть с ребенком вместе, быть как одно целое и теперь пришла награда: я понимала его потребности так же четко, как если бы они были мои.
(Это желание — быть с ребенком вместе, быть как одно целое — абсолютно естественно для всех матерей, просто многие не дают ему разгореться. В частности, этот инстинкт гасится при медикаментозном вмешательстве при родах и последующем разделении матери и ребенка. — Прим. перев.)
С самого рождения наш малыш спал в семейной постели с папой и мамой. Когда он только-только родился, мы положили его на впитывающее одеяльце из мягкой фланели. Мы укрывали свою постель непромокаемыми ковриками и одеялами из овечьей шерсти, закрывая все это фланелевыми тканями. Первое время я меняла покрытия по нескольку раз за ночь. В это время я еще не понимала, что ребенка можно высаживать и среди ночи. Тем не менее, наш ребенок никогда не лежал подолгу испачканным: сделав «дело», он ворочался, и я немедленно поднималась. Нежно приподнять ребенка и сменить под ним коврик было гораздо проще, чем переодевать подгузники, как это было со старшим сыном; а мытье попы занимало меньше времени. Наш малыш сверху был укрыт мягким одеялом из хлопка; без него крохотные мальчишки могут все вокруг забрызгать. Да, в то время я еще не понимала, что еще более просто взять ребенка и отнести «делать» туда, куда надо.
Где-то в возрасте четырех месяцев сын начал часто ворочаться во сне. Как правило, все новорожденные даже во сне осознают свою потребность «сходить» (если это осознание еще не подпорчено подгузником, что происходит в 5-6 месяцев). Наш малыш тоже прекрасно все понимал, и просыпался, когда ему было «надо» — но категорически возражал против моей помощи и отчаянно сопротивлялся. Уважая детскую потребность в независимости, я оставила ребенка в покое и начала одевать ему на ночь подгузник из ткани. Вскоре я заметила, что ребенок ходит в подгузник «по-маленькому» всего 1 раз за ночь, приблизительно в одно и то же время — около 12 ночи. Тогда я начала снимать с сына подгузник после двенадцати, и оставшуюся часть ночи малыш спал голеньким и сухим. «Большие дела» среди ночи бывали редко, но для них сын просыпался и «просился» — карабкался мне на руки, ожидая высаживания в «правильном» месте.
Когда сын немного подрос, я начала высаживать его в ванной по ночам, а также вечером, перед сном, когда видела, что малыш засыпает. Теперь в доме по ночам было прохладно, и я начала укрывать сына на ночь одеялом. Мне стало ясно, что его первоначальные «ночные протесты» были вызваны именно холодом в комнате: малышу не хотелось выходить из уютной постели. По ночам я кормила малютку своим молоком, а затем носила в ванную для «дела». Потихоньку мы нашли взаимопонимание в ночных высаживаниях! Где-то с 6-7 месяцев наш ребенок начал спать всю ночь без подгузников, и практически всегда оставался чистым и сухим. Вскоре он начал специально будить меня, сопя, перекатываясь или садясь на постели.
Иногда было легче, иногда — сложнее. Вот две записи из моего дневника тех времен: «Что-то я устала: сын отчетливо попросился в 4 часа утра, а я намеренно подождала, пока он „сходит“ в подгузник» и «Как чудесно: сыну нравится спать сухим и чистеньким; он специально меня поднимает». Были, конечно, моменты усталости, но они быстро проходили. Все-таки ничто не могло заменить то особое, чудесное ощущение взаимного понимания.
Когда маленькому было только 5 месяцев, я попала в автомобильную аварию. Меня поранило, и довольно долго я не могла сама высаживать сына. Нашему папе пришлось взять ответственность на себя.
В первое время отец рассчитывал только на мои подсказки. Помню, как я кричала: «Ему надо пописать!» через весь дом или сад. Но потом они оба как-то начали договариваться между собой. У них сложилось своеобразное понимание, которое забавляло их обоих. Мой муж и раньше любил носить сына на руках, ему нравился контакт «кожа к коже». Теперь, участвуя в высаживании, он весело проводил время. Вдвоем они смеялись, напевали и посвистывали. Мне это напоминало детскую песенку о том, как два барашка «ходят» на травку и дразнят бабочек. Мой любимый согласился со мной, что подобные занятия укрепляют дружбу родителей с малышом, а также развивают в ребенке уверенность в себе. Постоянная необходимость прислушиваться к ребенку своим сердцем, несомненно, идет всем на пользу.
Где-то в возрасте 5-6 месяцев мы практически перестали пользоваться подгузникам днем, и только иногда пользовались ими ночью. Почему-то я обнаружила для себя, что на прогулках мне легче быть «на одной волне» с ребенком, чем дома. В непривычных обстоятельствах мои чуткость и внимательность резко обострялись, и мне было проще уловить ритмы моего малыша. Мы как-то ухитрялись ходить без подгузников в гости к друзьям, ездили в небольшие поездки и даже побывали за границей. Первое время мы ходили только к близким друзьям, принося с собой моющийся коврик, но потом заметили, что в гостях желание избежать «конфуза» резко обостряет родительскую чуткость. Теперь мы перестали брать с собой и коврики, и подгузники. Все было нормально! И еще до того, как ребенку исполнился год, я успешно продала его многоразовые тканевые подгузники за хорошую цену, т.к. они были почти как новые.
Конечно, не всегда все было гладко. Иногда случались целые полосы «промахов» и «конфузов». Как-то неожиданно наше взаимопонимание давало сбой. Это случилось, к примеру, тогда, когда малыш заболел. И еще тогда, когда мы совершили довольно большое путешествие, измотавшее всю нашу семью. Каждый раз самым сложным оказывалось найти истинную причину «отступа назад», однако стоило лишь найти причину, как проблема решалась сама собой. Была еще полоса «промахов» в период между тем, как сын начал ходить и самостоятельным использованием горшочка — полоса, которая неожиданно прекратилась на следующий день после первого дня рождения. В день рожденья наш малыш увидел ребенка постарше, самостоятельно сходившего на горшок. На следующее утро наш ребенок подошел к горшочку, стоявшему в гостиной… и действительно сам его «обновил». Поначалу сын ходил на горшочек с помощью взрослых, потом самостоятельно, а потом начал посещать туалет. Весь процесс взросления длился плавно и постепенно — так же плавно, как отлучение от груди.
Наш ребенок понимал функции своего тела и мог ими управлять задолго до сроков, рекомендованных производителями подгузников. На горшочек он ходил добровольно: без нашего командования, без принуждения и без аплодисментов. Нам не нужно было ни награждать его, ни стыдить. Для него это было нормально и естественно. Даже когда сын подрос, ниточка между нами не порвалась; мы по-прежнему понимали друг друга и могли договориться. Я сейчас не верю в то, что раннее принуждение к горшку сопровождается принуждением или вызывает какие-либо расстройства! Если бы это было так, от подобных расстройств сейчас страдала бы половина «нецивилизованного» мира.