А во-вторых, сама задача раскрытия и учета индивидуальных особенностей и талантов не была актуальной. Напротив, она противоречила сущности "валовой экономики", которая всячески тормозила эффективность. Власть - будь то политическая, будть то - хозяйственная- в ранге красных директоров, если что-то и интересовало на индивидуальном уровне, так это лояльность и безропотность, "правильное" мировозрение и покорность.
Отсюда сугубо показушный характер "советской социологии" - особенно в ее прикладных начинаниях. Если в облаках общей методологии и в других сферах , таких как семья, культура, личность, секс и т.п., и связанных с такими именами, как Ю. Левада, Б. Грушин, А. Харчев, В. Ядов, А. Здравомыслов, Е.Антосенков, М. Слюсарянский, Б. Пригожин и появлялись серьезные работы, то в основном для узкого круга ( популярно писал разве что Левада). То там, где она обретала хоть какие-то формы выхода в практику организации и управления, она непременно буксовала.
Причем, чаще всего, отнюдь не из-за гонений и запретов. Просто предлагалось "не мешать". Об этих взаимоотношениях в начале 80-х я писал в "Записках заводского социолога" в популярном тогда журнале "ЭКО" (Экономика и организация промышленного производства). Смысл их был в негласном (а для непонятливых - и в гласном) договоре с администрацией, в котором тебе предлагалось заниматься, чем хочешь - разъезжать по околонаучным сборищам, ходить по цехам с анкетами, писать статьи. Или стихи. Но только не приставать всерьез с советами , не лезть с системными новациями, отнимающими ресурсы и время у занятых людей.
Конечно, были и редкие исключения, когда "игрой" увлекались обе стороны. И директор, и социолог. Однако, их перечень тогда в масштабах огромной страны можно было свести к десятку имен и адресов. Но, как правило, это были те случаи, когда один находил в лице другого толкового и грамотного помощника, к советам которого прибегал в решении повседневных административных вопросов. Только подавалось это в "наукообразной " упаковке. Подобно тому,как таковыми почему-то "научными" назывались обычные структуры подразделений и должностные инструкции, разрабатывемые в службах НОТ.
Остальных же вполне разумная формула размежевания устраивала. А те, кому "игровое поведение" надоедало, со временем адаптировались в теле системе согласно ее внутреннему расписанию и уставу: переквалифицировались в экономистов, кадровиков, становились руководителями и т.д. Или переселялись в НИИ , где уже выступали в тогах "экспертов с производства". Такие там были востребованы, потому что помогали хоть как-то редактировать академическую ахинею, которую несли те, кто не имели не малейшего понятия, как устроена та самая ЭКО.
Мода на "заводскую социологию" в 80-е заметно пошла на убыль и к концу "перестройки" практически сошла на нет. Во всяком случае в Прибалтике, где ее состояние легко было отследить ввиду крайне малочисленности представителей оной. С переходам к рынку многие типовые проблемы ее - вроде "текучести кадров" - просто исчезли.
С другой стороны, с появлением многопартийности прикладное начало стало востребовано политиками и переместилось в макросферу мониторинга общественного мнения. В таком состоянии социология получила новую прописку. И неплохо поживает уже четверть века. Как в Прибалтике, так и в России, если судить по частоте сводок, публикуемых тем же "Левада-центром".
Ну, а темы этой стоило коснуться, чтобы проиллюстрировать и относительную гибкость "советской системы", благодаря которой она сущестовала так долго. И вполне могла бы продолжать смердеть еще какое-то время, если б сами ее распорядители не дрогнули. И не начали демонтировать сверху. А низы ...Как аукнулось вскоре, ониотнюдь к этому не были предрасположены. В следующем параграфе попробуем разобраться, было ли для этого достаточно дровишек.
Откуда дровишки?
Иногда задаешь себе вопрос, отчего и как люди, поколениями варивашиеся в одном идеологическом бульоне, в какой-то момент расходятся в мировозрениях. Да так, что слушать и слышать друг друга не хотят. Глотки готовы друг другу перегрызть. Особенно, когда это обнаруживается у сверстников, с которыми, казалось, еще совсем вчера были единомышленниками. Встречаешь такого спустя много лет и диву даешься - ни единой точки взаимопонимания. Спрашиваешь себя порой: а может это не они поменялись, а ты? Или может ты их неправильно понимал, а они -тебя? Или ты попал в другой бульон, а они остались в том же?
Пытаюсь отыскать в памяти первые симптомы "инакомыслия", если под этим понимать отклонения от русла традиционной идеологии . И обнаруживаю их лишь на студенческой скамье. В школе - даже в старших классах, их не припоминаю. Хотя у нас был продвинутый учитель, который на уроках истории не столько вещал, сколько размышлял и оценивал прошлое с большой долей иронии и сарказма. Но это не цепляло. Да и не было среды, в которой бы это переваривалось. Ни дома, ни в подворотне. Сверстники, среди которых проходило детство и ранняя юность, вполне обходились проблемами и удовольствиями, которые были вне политики. И даже само это слово отсутствовало в нашем словаре. Это был обиход типичных подростоково-юношеских занятий: спорт, драки, танцы, мода, девочки...
Помню, когда сняли Хрущева(это был восьмой класс), возник спор с отцом. Тот сказал: "Поделом. Сколько можно терпеть этого клоуна". На что ему возразил: "Вот теперь, когда убрали, вы все критиковать горазды". Но" это была чисто эмоциональная "реакция справедливости", не подкрепленная никакими сколько-нибудь систематизированными аргументами. Да, про кукурузу, про "Карибский кризис" мы что-то слышали, но краем уха, как и все прочие радионовости. А газет не читали. Читали приключенческие книжки, детективы и особенно научную фантастику. Или "взрослых" авторов вроде Мопассана или Золя. Они то и давали коктейли из экзотики космоса и эротики, которые смаковались во дворе.
Политические ноты в мировозрение вошли лишь в студенчестве. На истфаке изолироваться от них было невозможно даже при желании. При этом идеологическая обработка происходила одновременно с двух сторон: "правильная" со стороны официоза с кафедр и комсомола. И "неправильная" - с помощью отдельных ироничных педагогов и нахватавшихся уже крамолы старшекурсников. Вторая, безусловно, была привлекательней благодаря своей интригующей запретности, изяществу и унисону с общей атмосферой Большого города. Поэтому не удивительно, что под ее влияние попадали абитуриенты, которые настолько увлекались этими адреналиновыми дозами, что порой балансировали на грани дозволенного.
В частности, еще в пору первой картошки среди моих однокурсников родилась игра, которая продолжалась года два и втянула в себя несколько десятков ребят. И это было довольно крамольное развлечение. В нем был Вождь "прогрессивного и регрессивного человечества, а также и всего живого на земле", гимн, тексты постановлений, съезды и пленумы, целые серпантины рисованных "кинохроник" с эпизодами борьбы со всевозможными оппозициями и недругами. Сочинялись забавные стишки и песенки, в которых подвергались осмеянию и разгрому "враги партии", назначаемые то из каких-нибудь сокурсников, то из преподавателей. В общем, ни более, ни менее, как этакая пародия на родную политическую систему.